И тяжко бились крылья преступлений.
В тоске я отрывал от книг свой взор,
А зал был полон страшных привидений:
Вот у окна беззвучный разговор
Ведут два тощих, испитых студента.
Смотрю на них внимательно, в упор,
Их тусклых дней бескрасочная лента
Передо мной как призрак бредовой,
Не видно в ней лучистого момента!
Одну борьбу с ползучею нуждой
Я вижу в их глазах мертво голодных
Да горьких мигов похоронный строй
Угадываю в жестах несвободных,
И чую звук их шелестящих слов,
Безобразных, бескрылых и бесплодных.
Рожденные на камнях городов,
Смешные и печальные уродцы!
Они не знали солнечных лугов,
Не падали в подземные колодцы
И не взлетали в голубую высь,
Чтоб с Дьяволом и Богом побороться!
Они с землей и Городом сжились,
Опутала их пошлость мелочами
И в мозг влила им мыслей сгнивших слизь,
И на меня оплывшими глазами
Из глаз их гнусно глянула теперь,
И поскорей над пыльными строками
Склонился я, закрыв пред нею дверь.
А в окна мертволикая столица
Смотрела хмуро, как угрюмый зверь,
И тенью Смерти покрывала лица.
Мечты о возвращении
Мне хочется снова дрожаний качели
Бальмонт
Влачась по уличным камням,
Среди бескрасочных строений
Я позабыл воздушный храм
Весенне-легких настроений.
Опутал душу жадный грех
Сетями цепкими порока,
Глаза погасли, юный смех
Застыл на дне Тоски глубокой.
Гнилой туман закутал мир
И бродят мысли в нем устало,
Справляет Дьявол наглый пир
И злость, рыдая, точит жало.
А если феи запоют
Их заглушит столичный грохот,
Схоронит пьяный звон минут
И проституток пьяный хохот.
Но я вернусь в забытый храм,
На лоно детских настроений
И душу радостно отдам
Во власть безгрешных песнопений.
Я буду снова, юн и рад,
Встречать рассветные намеки,
И негу царственных баллад
Вложу в мечтательные строки.
Закатные песни
Небо млеет в стыдливом румянце,
Дали кажутся смутным намеком,
И созвучья в ритмическом танце
Набегают вспененным потоком.
Легкокрылые рифмы с приветом
Прилетают из алого моря,
Залиты вечереющим светом
С легкой дымкою грусти во взоре.
И закатные робкие тени
С несказанною болью вздыхают,
И гирлянды моих песнопений
Бриллиантами слез украшают.
Пришествие Антихриста
Увенчанный меркнущим светом,
Построенный Будущим храм,
Знакомый безумным поэтам
Да их огнекрылым мечтам,
К тебе обращаюсь с приветом,
Тебе вдохновенье отдам.
За будничным серым покровом
Пылает и пышет заря,
И в свете пурпурно-багровом,
Невиданным блеском горя,
Согретый несказанным словом,
Рисуется образ Царя.
Рисуется лик Властелина,
Который на Землю грядет,
Которого наша равнина,
Не зная, не веруя, – ждет,
Который деяние Сына
И «Семя Жены» разотрет!
Мне видятся наши потомки
И пламя последней борьбы,
И возглас Антихриста громкий,
И возглас бесстрастной Судьбы,
Планеты восставшей обломки
И – звон возвещенной трубы…
За будничным серым покровом
Я чую немеркнущий свет,
Согретый несказанным словом
Царя неродившихся бед, –
И к этим явлениям новым
Я свой обращаю привет!
* * *
Ах, все мы несчастны, и наги, и нищи,
И северный ветер Сурового Рока
Заносит к счастливым печали в жилище,
И каждое сердце живет одиноко.
Рожденные бедной черницей-Землею,
Мы небом от века до века забыты,
Приходим, уходим бесцельной тропою,
И флером Загадки все миги повиты.
Сейчас вот сижу я в тюрьме, за стенами,
А там-то за ними ужели свобода?
Ужели там нет пелены пред глазами?
И разве раздвинут там край небосвода?!
О глупые люди, о жалкие тюрьмы!
Навек нам дарованы Роком законы,
Не знаем покоя, забвенья и бурь мы,
В предвечной тюрьме мы бескрылые стоны!
Сумерки в тюрьме
Толпа обласканных закатов облаков,
Задумавшись вверху, повисла над тюрьмою,
Плывет издалека напев колоколов,
Ракита шелестит апрельскою листвою.
И сумерки идут. Вино вечерних грез
Они с собой несут и льют мне в грудь больную,
Тревога умерла, уснул в душе вопрос,
Я больше не в тюрьме, я трепет крыльев чую.
Они меня несут в надзвездный, тихий мир
Далеко от людей и грязных душных камер,
От мира, где все – тлен, где каждый нищ и сир,
Где Воскресенья звон давно затих и замер.
И слышу снова я напевы звучных струн,
И вновь звенит кругом поток жемчужных песен,
Он то едва журчит, то хлещет, как бурун,
Немолчно говоря, что мир дневной мне тесен!
И все ясней, явней сплетенный Грезой сон,
То жгучий, то больной, то детски-тихий, кроткий, –
И призрачна тюрьма, цепей холодный звон
И лунным серебром облитые решетки.
Вере Сергеевне Алексиной
Сквозь решетку мертвым оком
Смотрит в камеру луна.
Я в раздумьи одиноком,
Грудь тоскою стеснена.
«Жизнь – проклятая химера,
Полон горя каждый час…»
Вдруг мелькнуло в мыслях: «Вера!» –
И я вспомнил. Вспомнил – Вас!