Милостыня Неба
Я встретил женщину в лохмотьях и без носа,
Ресницы редкие покрыл ей белый гной,
Меж губ ее, кровоточащих, папироса
Сверкала точкой золотой.
И, протянувши пальцев красные обрубки,
Она у встречного просила на ночлег,
А с неба падал, тая на подоле юбки,
Серебряный, холодный снег…
Шут
Всепрезираемым шутом я
Брожу среди толпы людской,
В меня бросая грязи комья
Глумятся люди надо мной.
Но я ни разу не ответил
На ругань злостную глупца,
Всегда мой взор спокойно светел
И тверды мускулы лица.
Ни разу судорогой жалкой
Не искривился гордый рот,
Когда меня бичом иль палкой
Прочь прогоняли от ворот.
Я, – продолжая путь бесцельный,
Высоко голову держал
И на свирели самодельной
Себе хваление слагал.
Топча земного праха комья
И пустоцвет людских страстей,
Всепрезирающим шутом я
Смотрю на бешенство людей!
Юноше
Когда ты сдерживать не в силах
Желаний гибельных полет,
И кровь, пылающая в жилах,
Тебя к соитию влечет,
Сверши сей грех один, во мраке,
Границ мечты не преступай,
И плотском не думай браке,
И ласки женской не желай!
Случайно брошенное семя
Способно дать живой росток,
И жизни тягостное бремя
Продолжишь ты на новый срок.
Верь! нет коварней обольщенья,
Чем прелесть женского лица,
Как нет позорней преступленья,
Чем преступление отца!
Фаллофоры
Мчатся вихрем фаллофоры
По равнинам и холмам,
Блещут яростью их взоры,
Бьются косы по плечам.
Нет предела ликованьям
Разъяренных, буйных жен.
Идол внемлет их взываньям,
Их восторгом заражен.
Он увенчан весь цветами,
Сам – диковинный цветок!
Аромат его – как пламя,
Густ и клеек жгучий сок!
И горя желаньем ласки,
Буйной похоти полны,
Жены вкруг в бесстыдной пляске
Меж собою сплетены.
Все забыв, вонзают в груди
Вместе с розами шипы…
Бойтесь, демоны и люди! –
Женщин бешеной толпы.
Повинуясь темной страсти,
Перед идолом своим
Разорвут они на части
Повстречавшегося им.
И помчатся, кровь разбрызгав,
Злую жажду утолив,
С новым взрывом диких визгов
Меж священных рощ и нив!
Рассказ римского солдата
Поднимая клубы пыли,
Отряхая с листьев влагу,
В сад пришли мы и скрутили
Там еврейского бродягу.
Нам почти не прекословя,
Бормотал он что-то хрипло;
Капля маленькая крови
К бороде его прилипла.
В темноте огни светились,
Дали были тихи, немы,
И с бродягой очутились
У Пилата на дворе мы.
Там костров горело пламя,
Желт был месяц круглолицый;
Арестованного нами
Мы одели багряницей.
Кто-то сплел венок терновый
И шипы вонзились в темя…
Кровь текла струей багровой
И струилось тихо время.
Трость держа рукою тонкой,
Он молчал, не шевелился…
Вдруг пощечиною звонкой
Двор широкий огласился.
Принялись мы друг за другом
Бить еврея по ланитам,
Он глядел на нас с испугом
И с презреньем полускрытым.
После суд был, и с другими
На кресте его распяли.
Позабыл его я имя,
Слышал только, что украли
Труп распятого, и слухи
О чудесном воскресеньи
Всем болтливые старухи
Распускали в поученье.
Обед тарантула
Серый день встает над миром,
День мученья и хулы…
Я один с моим вампиром
В царстве боли, в царстве мглы.
Кожу черепа сердитый
Прокусил мне тарантул
И свирепый, ядовитый
К мозгу моему прильнул.
Он мохнатый, он шершавый,
Он под черепом растет,
Он поит меня отравой,
Точит кости, кровь сосет.
Безотходен, безотвязен
Этот жалящий вампир,
И разрушен, безобразен –
И лежит в обломках мир.
Неба тускло, небо пусто,
Неба нет и Бога нет:
Тарантулу жизнь-Локуста
Приготовила обед.
Зимний день
Зимний день идет к могиле,
Спотыкаясь, как старик,
Под покровом снежной пыли
Укрывая скорбный лик.
Каждый час, рожденный скукой,
Умерщвляется тоской,
И – как сердце пред разлукой, –
Плачет ветер ледяной.
Полускрыв лицо вуалем,
Ранних сумерек рука
Отдает себя печалям,
Тьму зовет издалека.
Полон боли и загадок,
Словно взор усталых глаз,
Грустен, длителен и сладок
Этих сумерек рассказ.
В нем бессилье примиренья
И о тайне тихий вздох,
В нем покорное прощенье
И забвение тревог!
Кабак в предместьи
Люблю бродить я по предместью,
Люблю его притонов гам,
Где пьяный ножик дружен с местью,
Где вор – король по вечерам.
На бюст гулящей девки нежно
Свет газа льется голубой,
И шулер картами небрежно
Играет быстрою рукой.
Несут графины, блещет пиво,
Звенит уроненный стакан,
И плачет горько и тоскливо
С мотива сбившийся орган.
А за окном, в осеннем мраке
Шумят и стонут дерева,
И – заведя скандал, – гуляки
Кричат похабные слова.