Предпоследний самодержец всероссийский
Александр III.
1922
Се — вход Чичерина в Лозанну.
Кому скажу: благоговей?
Кто будет петь ему осанну?
Нарежет пальмовых ветвей?
Не будет встречи вдохновенной,
Не будет также и креста,
У конференции надменной
Есть уязвимые места.
Чичерин их лечить не станет,
Но тронет этак раз-другой.
Сказавши тем, кто загорланит:
«Я ж тронул пальцем, не ногой!»
Все будет чинно и понятно
Дипломатическим умам.
Поговорят безрезультатно
И разбредутся по домам.
Из надоевшей всем кадрили
Очередные сделав па,
Начнут хитрить, как и хитрили.
Дробя слабейшим черепа.
Но наш Чичерин, мудрость эту
Не хуже зная, чем враги,
По очень скользкому паркету
Спокойно делает шаги:
Где нужно, сделает, как нужно,
Полунажим, полупоклон.
Отнюдь не выявив наружно,
Что прикрывает наш заслон.
И даже я — на что уж прыток! —
Себе обмолвиться не дам.
Пусть рыщут сотни следопыток
По запорошенным следам!
1922
Вы полюбуйтесь, что за франты
Лакеи верные у госпожи Антанты.
Рабочие кричат им издали: «Эй, эй!
Чего вы, ироды, копаетесь? Живей!
Пора всеобщую начать нам забастовку!»
«Нет, ни за что! Нет, нет! —
Лакеи им в ответ. —
Намедни поднесли мы барыне листовку,
В которой наплели вы дикой ерунды.
Так барыня, когда листовку в руки взяли
И прочитали всё: „Нехорошо! — сказали. —
Держитесь далее от уличной орды.
Всё это варвары, всё дураки и дуры.
Они — вне общества, прогресса и культуры!
Пора на цепь их посадить!“
Все это барыня сказавши, стали хмуры
И не велели к вам ходить!»
* * *
Собачек комнатных, товарищи, видали?
Породистые есть, носящие медали.
В придачу блеска их собачьей красоте
Им вяжут бантики на шее и хвосте,
И проманежиться на свежем ветерочке
Их водят барыни на шелковом шнурочке.
Вот Вандервельде! В нем болонку узнаю,
Которая медаль и бантики носила.
Так допустимо ли, чтоб барыню свою
Такая стерва укусила?!
1923
Живые, думаем с волненьем о живом
И верим, хоть исход опасности неведом.
Что снова на посту ты станешь боевом.
Чтоб к новым нас вести победам.
В опасности тесней смыкая фронт стальной.
Завещанное нам тобой храня упорство.
Мы возбужденно ждем победы основной,
Которой кончишь ты, любимый наш, родной,
С недугом злым единоборство!
1923
Памяти В. В. Воровского
Рать пролетарская знамена преклонила.
Семьей редеющей друзья стоят вокруг.
— Еще одна священная могила!
— Еще один неотомщенный друг!
Ну что же! Клятвой боевою
Мы честно подтвердим зарвавшимся врагам,
Что — не в пример иным долгам —
Долги кровавые мы возместим с лихвою!
Случай в деревне Югостицы Смоленской губ.
Мужик Исай Слепых, уже давно больной,
Жить приказал на фоминой.
Покой ему, бедняге, вечный.
Вдова к попу — насчет убогих похорон.
А. к слову, поп, отец Мирон,
Был, не в пример другим, на редкость поп
сердечный.
Узнав от плачущей вдовы.
Что нечем будет ей платить за похороны,
Он молвил: «Не у всех в кубышках миллионы.
Сам знаю я, твои достатки каковы.
Да, много горестей узнаешь ты, вдовея…
А что до платы мне… так дело не в деньгах…
Покойный твой Исай, мне помнится, говея,
У исповеди… кхе!.. был в новых сапогах».
* * *
На следующий день несли в гробу Исая.
Поп, на ноги свои украдкой взгляд бросая
(Ух, черт, и сапоги ж!), гнусил, распялив рот,
А сзади по снегу с гурьбой босых сирот
Исаева вдова плелась босая.
1923
Печаль моя, тебя ли утаю?
Молчанием тебя я выдаю.
Но будят мрак огней далеких вспышки.
Скончался вождь. Но рать его в бою,
И начеку сторожевые вышки.
Прощай, Ильич! Оплакав смерть твою,
Кончаю срок жестокой «передышки».
Пронесся стон: «Ильич, наш вождь, угас!..
Кто ж поведет дорогой верной нас?
Откуда ждать нам вещих откровений?»
И потекли лавиной в тот же час
В наш строй ряды железных пополнений.
Нет Ленина, но жив рабочий класс,
И в нем живет — вождя бессмертный гений!
Вот Мавзолей. И траурный убор.
Здесь будем мы трубить военный сбор.
Здесь — наш алтарь и наш ковчег завета.
Да будет же, наш «ленинский набор».
Защищена тобой святыня эта!
Отсюда ты на вражеский напор
Пошлешь бойцов для грозного ответа.