27 августа 1830
Кирчинская слобода
Когда мне шёл двадцатый год,
Я жил звериной ловлей
И был укрыт от непогод
Родительскою кровлей.
Отец мой всех был богатей,
Всяк знался с нашей хатой,
Был хлеб, был скот рогатый…
Моя богатая семья
Копейкой не нуждалась;
Такому счастию родня
С досадой улыбалась.
И кто б подумать прежде мог,
Что после с нами стало:
Прогневался на грешных бог —
Что было — всё пропало.
Два года не рожался хлеб,
Иссохнула долина,
Утратилась скотина, —
Нужда на двор — и денег нет!
Травою заросло гумно,
Кошары опустели,
С последним нищим заодно
И в праздник мы говели.
Ещё б мой жалкий жребий сносен был,
Но с бесталанной
Я всю семью похоронил…
От скорби и от боли
Без них для горького меня
И радости скончались;
Чуждалась бедного родня,
Соседи удалялись.
Пришлось с могилою родных
Навеки распроститься
И горевать среди чужих
С пустой сумой пуститься.
И люди мирных деревень,
Живя без нужд, не знают,
Что вся мне жизнь есть черный день
Иль, зная, забывают.
4 сентября 1830
Кокенское поле.
На что ты, сердце нежное,
Любовию горишь?
На что вы, чувства пылкие,
Волнуетесь в груди?
Напрасно, девы милые,
Цветёте красотой,
Напрасно добрых юношей
Пленяете собой, —
Когда обычьи строгие
Любить вас не велят,
Когда сердца холодные
Смеются, други, вам.
Любовь, любовь чистейшая,
Богиня нежных душ!
Не ты ль собою всех людей
Чаруешь и живишь?
Сердца, сердца холодные,
Не смейтеся любви!
Она — и дев, и юношей
Святыня и кумир.
5 сентября 1830
Близ Славяносербска.
Я затеплю свечу
Воска ярого,
Распаяю кольцо
Друга милова.
Загорись, разгорись,
Роковой огонь,
Распаяй, растопи
Чисто золото.
Без него для меня
Ты ненадобно;
Без него на руке —
Камень на сердце.
Что взгляну — то вздохну,
Затоскуюся,
И зальются глаза
Горьким горем слез.
Возвратиться ли он?
Или весточкой
Оживит ли меня,
Безутешную?
Нет надежды в душе…
Ты рассыпься же
Золотой слезой,
Память милова!
Невредимо, черно,
На огне кольцо,
И звенит по столу
Память вечную.
20 сентября 1830
Ворота тесовы
Растворилися,
На конях, на санях,
Гости въехали;
Им хозяин с женой
Низко кланялись,
Со двора повели
В светлу горенку.
Перед спасом святым
Гости молятся;
За дубовы столы,
За набранные,
На сосновых скамьях
Сели званые.
На столах кур, гусей
Много жареных,
Пирогов, ветчины
Блюда полные.
Бахромой, кисеёй
Принаряжена,
Молодая жена,
Чернобровая,
Обходила подруг
С поцелуями,
Разносила гостям
Чашу горькова;
Сам хозяин за ней
Брагой хмельною
Из ковшей вырезных
Родных подчует;
А хозяйская дочь
Мёдом сыченым
Обносила кругом
С лаской девичьей.
Гости пьют и едят,
Речи гуторят:
Про хлеба, про покос,
Про старинушку;
Как-то бог и господь
Хлеб уродит нам?
Как-то сено в степи
Будет зелено?
Гости пьют и едят,
Забавляются
От вечерней зари
До полуночи.
По селу петухи
Перекликнулись;
Призатих говор, шум
В темной горенке;
От ворот поворот
Виден по снегу.
21 сентября 1830.
Оседлаю коня,
Коня быстрого,
Я помчусь, полечу
Легче сокола.
Через поля, за моря,
В дальню сторону…
Соловей
(Подражание Пушкину)
Пленившись розой, соловей
И день и ночь поёт над ней;
Но роза молча песням внемлет,
Невинный сон её объемлет…
На лире так певец иной
Поёт для девы молодой;
Он страстью пламенной сгорает,
А дева милая не знает —
Кому поёт он? отчего
Печальны песни так его?..
(1831)
Взгруснуть как-то мне в степи однообразной.
Я слёг
Под стог,
И, дремля в скуке праздной,
Уснул; уснул — и вижу сон:
На берегу морском, под дремлющей сосною,
С унылою душою,
Сижу один; передо мною
Со всех сторон
Безбрежность вод и небо голубое —
Всё в сладостном ночном покое,
На всё навеян лёгкий сон.
Казалось, море — небеса другие,
Казались морем небеса:
И там и здесь — одни светила золотые,
Одна лазурь, одна краса
В объятьях дружбы дремлет.
Но кто вдали, нарушив тишину
Уснувшую волну
Подъемлет и колеблет?
Прелесная нагая
Богиня синих вод —
Наяда молодая;
Она плывёт,
Она манит, она манит
К себе на грудь мои объятия и очи…
Как сладострастный гений ночи,
Она с девичьей красотой,
Являлась вся сверх волн нагой
И обнималася с волной!..
Я с берегов, я к ней…И — чудо! — достигаю.
Плыву ль, стою ль, не потопаю.
Я с ней! — её я обнимаю,
С боязнью детскою ловлю
Её приветливые взгляды;
Сжимаю стан Наяды,
Целую и шепчу: "Люблю!"
Она так ласково ко мне главу склонила;
Она сама меня так тихо обнажила,
И рубище моё пошло ко дну морей…
Я чувствовал, в душе моей
Рождалась новая, невидимая сила,
И счастлив был я у её грудей…
То, от меня притворно вырываясь,
Она, как дым сгибаясь, разгибаясь,
Со мной тихонько в даль плыла;
То, тихо отклонив она меня руками,
Невидима была;
То долго под водами
Напевом чудным песнь поёт
То, охватив меня рукою,
Шалит ленивою водою
И страстный поцелуй даёт;
То вдруг, одетые в покров туманной мглы
Идём мы в воздухе до дремлющей скалы,
С вершины — вновь в морскую глубину!
По ней кружимся, в ней играем,
Друг друга, нежась, прижимаем
И предаёмся будто сну…
Но вспыхнула во мне вся кровь,
Пожаром разлилась любовь;
С воспламенённою душою —
Я всю её объемлю, всю обвил…
Но миг — и я от ужаса остыл:
Наяда, как мечта, мгновенно исчезает;
Коварное мне море изменяет —
Я тяжелею, я тону
И страсть безумную кляну;
Я силюсь всплыть, но надо мною
Со всех сторон валы встают стеною;
Разлился мрак, и с мрачною душою
Я поглощён бездонной глубиной…
Проснулся: пот холодный
Обдал меня…
"Поэзия! — подумал я, —
Твой жрец — душа святая,
И чистая, и неземная!"