Шумен пир. — Прелестная Бертрада
Оживляет, веселит гостей,
А внизу, в дверях, в аллеях сада,
Принцы, графы шепчутся о ней.
Что же там мелькнуло белой тенью,
Исчезало в зелени кустов
И опять, подобно привиденью,
Движется без шума и без слов?
"Это Берта, Берта королева!" —
Пронеслось мгновенно здесь и там,
И, как стая гончих, справа, слева
Принцы, графы кинулись к дверям.
И была ужасная минута:
К ним, шатаясь, подошла она,
Горем — будто бременем — согнута,
Страстью — будто зноем — спалена.
"О, зачем, зачем, — она шептала, —
Вы стоите грозною толпой?
Десять лет я вам повелевала, —
Был ли кто из вас обижен мной?
О Филипп, пускай падут проклятья
На жестокий день, в который ты
В первый раз отверг мои объятья,
Вняв словам бесстыдной клеветы!
Если б ты изгнанник был бездомный,
Я бы шла без устали с тобой
По лесам осенней ночью темной,
По полям в палящий летний зной.
Гнет болезни, голода страданья
И твои упреки без числа —
Я бы все сносила без роптанья,
Я бы снова счастлива была!
Если б в битве, обагренный кровью,
Ты лежал в предсмертном забытьи,
К твоему склонившись изголовью,
Омывала б раны я твои.
Я бы знала все твои желанья,
Поняла бы гаснущую речь,
Я б сумела каждое дыханье,
Каждый трепет сердца подстеречь.
Если б смерти одолела сила —
В жгучую печаль погружена,
Я б сама глаза твои закрыла,
Я б с тобой осталася одна…
Старцы, жены, юноши и девы —
Все б пришли, печаль мою деля,
Но никто бы ближе королевы
Не стоял ко гробу короля!
Что со мною? Страсть меня туманит,
Жжет огонь обманутой любви…
Пусть конец твой долго не настанет,
О король мой, царствуй и живи!
За одно приветливое слово,
За один волшебный прежний взор
Я сносить безропотно готова
Годы ссылки, муку и позор.
Я смущать не стану ликованья;
Я спокойна: ровно дышит грудь…
О, пустите, дайте на прощанье
На него хоть раз еще взглянуть!"
Но напрасно робкою мольбою
Засветился королевы взгляд:
Неприступной каменной стеною
Перед ней придворные стоят…
Пир шумит. Прелестная Бертрада
Все сердца пленяет и живит,
А в глуши темнеющего сада
Чей-то смех, безумный смех звучит.
И, тот смех узнав, смеются тоже
Принцы, графы, баловни судьбы,
Пред несчастьем — гордые вельможи,
Пред успехом — подлые рабы.
Конец 1860-х годов
АКТЕРЫ
Минувшей юности своей
Забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней
Подготовляют нас для сцены. —
Нам говорят: "Ничтожен свет,
В нем все злодеи или дети,
В нем сердца нет, в нем правды нет,
Но будь и ты как все на свете!"
И вот, чтоб выйти напоказ,
Мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас,
Мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим,
Но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим,
Украдкой глядя на суфлера.
И говорим мы о добре,
О жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре
Звучит тепло и благородно;
О том, что жертва — наш девиз,
О том, что все мы, люди, — братья,
И публике из-за кулис
Мы шлем горячие объятья.
И говорим мы о любви,
К неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови,
О том, какие в сердце муки;
И сами видим без труда,
Как Дездемона наша мило,
Лицо закрывши от стыда,
Чтоб побледнеть, кладет белила.
Потом, не зная, хороши ль
Иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль
Уж мы беремся без тревоги.
И мы смеемся надо всем,
Тряся горбом и головою,
Не замечая между тем,
Что мы смеялись над собою!
Но холод в нашу грудь проник,
Устали мы — пора с дороги:
На лбу чуть держится парик,
Слезает горб, слабеют ноги…
Конец. — Теперь что ж делать нам?
Большая зала опустела…
Далеко автор где-то там…
Ему до нас какое дело?
И, сняв парик, умыв лицо,
Одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные,
Лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно,
Пустые улицы темны,
На черном небе звезд не видно —
Огни давно погашены…
Мы зябнем, стынем, изнывая,
А зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая
Нас мертвым холодом своим.