дость
Погубить тебе не стать.
Будь женою мне и матушкой
Для моих богатырей.
Одевайся в подвенечное
Платье светлое скорей.
В путь-дорогу мы отправимся.—
Поезд свадебный готов».
Василиса воле княжеской
Покорилася без слов:
Нарядилась в платье цветное
И покрылася фатой
И в рукав широкий спрятала
Нож отточенный складной.
VII
Едет князь с невестой милою,
В стольный город свой спеша;
Все сильней в нем кровь волнуется,
И горит его душа.
Но невесело дружинники
Молча следуют за ним;
Опустил Добрыня голову,
Тяжкой думою томим.
Шепчет он: «Владимир-солнышко!
В деле злом не быть добру!
Не подумавши затеяли
Мы неладную игру.
Все мне братний труп мерещится.
Что неприбранный лежит;
Рана страшная, как грозное
Око, на небо глядит.
Извели мы ясна сокола.
Он попался в нашу сеть,
Но едва ли белой лебедью
Нам удастся завладеть».
Молча едут князь с невестою…
Слышно ржанье в стороне:
Это конь Данилов весточку
Подает его жене.
Василиса встрепенулася,
Придержала скакуна
И Владимиру, ласкаючись,
Тихо молвила она:
«В чистом поле ржанье слышится.
В небе вороны кричат…
Князь Владимир! Я отправлюся
В ту сторонку наугад.
Видно, там мой муж валяется,—
Отпусти меня к нему,
Я в последний раз убитого
Мужа крепко обниму.
Вдоволь я над ним наплачуся.
Труп слезами орошу;
Если ж с мужем не прощуся я —
Перед богом согрешу…»
Потемнел Владимир-солнышко,
Светлых дум пропал и след…
Отказать невесте — совестно.
Отпустить — охоты нет.
Голова на грудь склонилася.
Шевельнулась совесть в нем,
И на просьбу Василисину
Согласился он с трудом.
В провожатые Микулишне
Дал он двух богатырей,
И помчалася красавица
Ветра вольного быстрей.
VIII
Вот в долине, за кустарником.
Труп лежит в траве густой.
Точно дерево, разбитое
Беспощадною грозой.
В беспорядке кудри черные
Опустились над челом,
Истекает кровью алою
Грудь, пробитая копьем.
Изменила смерть холодная
Красоту его лица.
И раскинуты бессильные
Руки мощного бойца.
И, спрыгнув с коня ретивого.
Точно первый снег бела,
Без рыданий, к мужу мертвому
Василиса подошла.
И, упав на грудь Данилову,
Горемычная вдова,
Громко вскрикнула:
«Злодеями Ты убит, а я жива!
Для чего ж мне жизнь оставлена,
Если нет тебя со мной?
Не грешно ли мне, не стыдно ли
Быть Владимира женой!
И не лучше ль злому половцу
Мне отдать и жизнь и честь,
Чем с убийцей мужа милого,
Целый век в слезах провесть?
Нет, не лечь на ложе брачное
Опозоренной вдове
И не быть с дружиной княжеской
И с Добрынею в родстве;
Не носить уборы ценные,
Жемчуги и янтари…
Подойдите и послушайте
Вы меня, богатыри!
Вы скажите князю стольному,
Чтоб валяться не дал нам
В поле он без погребения,
На съедение зверям.
Прикажите, други, плотникам
Сколотить нам гроб большой,
Чтоб не тесно было милому
Спать со мной в земле сырой».
Так сказала им Микулишна —
И пробила грудь ножом;
Из глубокой раны хлынула
Кровь горячая ручьем.
На груди супруга милого
Умерла его жена.
Жизнь без слез она оставила,
До конца ему верна.
IX
Грозен князь Владимир киевский
Возвратился в город свой
Не с красавицей княгинею,
А с глубокою тоской.
Не с весельем князя встретили
Горожане у ворот,—
Пусты улицы широкие.
Точно вымер весь народ.
Над богатым, славным Киевом
Тишь могильная стоит;
Лишь по улицам в безмолвии
Раздается стук копыт.
Грозен князь вошел в хоромины.
Молча слуги вслед идут.
И велел им князь Путятича
Привести к себе на суд.
И, дрожа от страха смертного,
Стал Путятич у дверей…
Не для пира-столования
Князь созвал богатырей.
Знать, прошла пора веселая
Шумных княжеских потех,—
Смотрят сумрачно дружинники.
Стольный князь суровей всех.
С гневом молвил он Путятичу:
«Как нам быть с тобою, сват?
Ездил в даль я за невестою.
А вернулся не женат.
Ты затеял дело хитрое.
Да пропал задаром труд:
Идут слуги в Киев с ношею.
Двух покойников несут.
Погубил слугу я верного —
И остался холостой.
Видно, князю не приходится
Володать чужой женой.
И не должно князю слушаться
Злых советников своих:
Злой слуга змеи опаснее.
На худое дело лих.
Мне же речь твоя понравилась:
Эта речь была грешна —
И не смыть теперь мне с совести
Вековечного пятна.
Князь Владимир стольнокиевский
Щедрым слыл до этих пор…
Чем же мне тебя пожаловать.
Наградить за мой позор?
Все дела твои лукавые
И советы были злы,—
И за то, Мишата, жалую
Я тебя котлом смолы».
Василько
I
Василько видел страшный сон.
Остановившись на ночлеге,
Ему приснилось, будто он
В глухом лесу, в худой телеге,
Лежит закован, недвижим,
И ворон каркает над ним,
И слышен стук мечей о брони,
И ржут испуганные кони.
Василька ищет Володарь
И громко кличет: «Брат, за нами!»
И хочет князь, как было встарь,
Тряхнуть могучими руками —
Но крепко скованы оне:
И хочет крикнуть он во сне,
Но вместо крика стон раздался:
Язык ему не покорялся.
Не мог он стоном заглушить
Шум боя, крик зловещей птицы…
Глаза он силился открыть —
Не поднимаются ресницы…
В немом отчаянье, дрожа,
Он слышит — лезвием ножа
К нему вдруг кто-то прикоснулся.
И князь испуганный проснулся.
Прохлада ясного утра
Василька скоро освежила.
Уж рассвело. Кругом шатра
Бродили слуги. Слышно было,
Как отрок борзого коня
Седлал для князя: у огня
Проворный повар суетился;
Шум, говор в стане разносился.
Князь поднял край шатра. Пред ним
Открылся Днепр, залитый блеском,
И нежил слух его своим
Невозмутимо ровным плеском.
Василько влево бросил взгляд —
Там возвышался Киев-град,—
И сна дурное впечатленье
Рассеялось в одно мгновенье.
Верхушки киевских церквей
На солнце ярко золотились,
И от посада в глубь полей
Далеко нивы расходились;
Вдали степей синела ширь,
И Федосьев монастырь,
Высоким тыном обнесенный.
Венчал собою холм зеленый.
Отрадно стало и светло
В душе Василька. Грудь дышала
Спокойно. Утро принесло
Ему с собою дум немало.
Как львенок, вышедший впервой
На лов, тряхнул он головой,
Глаза его сверкали смело:
Он замышлял большое дело.
На съезде в Любече князья
Решили: княженецкой власти
Опоры нет: что воронья,
Мы Русь родную рвем на части.
Пусть каждый отчиной своей
Владеет в мире с этих дней,
И да не будет ссор меж нами…
Мы братья, — нам ли быть врагами?
Василько думает: «Пойду
Теперь я смело к Теребовлю
И хитрым ляхам на беду
Зимой дружину приготовлю.
Давно душа моя горит
Взять землю ляшскую на щит
И Руси недругов лукавых
Похоронить в глухих дубравах.
Потом за помощью приду
Я к Святополку с Мономахом
И половецкую орду
В глухих степях развею прахом.
Я дам родимой стороне
Покой, хотя пришлось бы мне
Лечь головой в борьбе кровавой…»
Так думал правнук Ярослава.
Так он задумывал одно.
Но у Давыда с Святополком
Другое было решено
На их совете тихомолком.
«Василько, — думал князь Давыд,—
Мое добро себе рачит.
Покуда род его не вымер,
За мной не крепок Володимер».
— Возьми его, он ворог злой.
Не родич нам, — шептал он брату,—
Ужели хочешь Киев свой
Отдать ему, как супостату?
В крови потопит и в слезах
Он нашу землю, Мономах,
Его пособник произволу.
С ним заодно кует крамолу.
Как звери лютые, придут
Они с наемной силой вражьей,
Владимир Галицкий возьмут,
Отнимут стол великокняжий.
Нет правды, верь мне, в их сердцах!
И дикий половец и лях
На Русь пойдут за ними следом.
Иль замысл их тебе не ведом?
О том, что мыслит князь-изгой.
Мои дозналися бояре,
Он запалит костер большой —
И нам, брат, сгибнуть в том пожаре.
Возьми ж его, пока он тут;
Напрасен будет после труд:
Мешать нам плохо волку в ловле,
Когда он будет в Теребовле.
Сам бог нам с властью дал устав —
Блюсти от зла свою державу.—
И внял великий князь, сказав:
— Да будет так! Когда ж неправо
Ты молвишь — бог тебе судья.
Нам не простят того князья,
Противу нас найдут улики,
И будет то нам в стыд великий.
И князь на Рудицы послал
Василька звать на именины.
Там недалеко от забрал
И киевских бойниц, с дружиной
Передвигаясь в город свой.
Стал станом княжич удалой,
Про то не ведая, что вскоре
Его постигнет злое горе.
II
Звонят к обедне. Стольный град
Проснулся. Ясен день холодный.
В стану Васильковом скрипят
Телеги с рухлядью походной.
Трясет серебряной уздой
И стременами конь княжой
Перед княжьим шатром закрытым.
Храпит и в землю бьет копытом.
Кормилич княжичий, старик,
Торопит в путь дружину с князем:
«Нам впереди поход велик,—
Как раз обоз в грязи увязим.
Пойдем-ка, князь! Того и жди,
Польют осенние дожди,