Но реализм Сурикова не позволяет ему долго пребывать в плену таких сладостных иллюзий. Поэт прекрасно понимает, что страдания простых людей не ограничены чертой города. Посмотрите, как в рамках одного стихотворения автор мастерски показывает процесс освобождения от иллюзорного внеклассового подхода к анализу действительности. Вот, полное ностальгических переживаний, начало:
Вот село. Давно знакомы В том селе моим очам Избы, крытые соломой, И старинный божий храм.Дальше оживают жизнерадостные детские впечатления:
Я живал в селенье этом Много лет тому назад, Беззаботно жарким летом Здесь играл в кругу ребят.Но в третьей строфе наступает кульминация — мечта сталкивается с действительностью:
Жизнь тогда была утеха Для меня… Теперь не то! Здесь не слышно больше смеха. Глаз не радует ничто…Освобождение крестьян от крепостного ярма не сделало их жизнь счастливее, а некоторым из них пришлось испытать даже большую нужду. Вот почему автор вынужден с горечью констатировать в заключительных строфах:
И теперь на ниве скудной Слышны песни, но оне Говорят о жизни трудной! О рабочем тяжком дне.Однако Суриков в своем творчестве так и не пришел к идейному осмыслению царящей в стране социальной несправедливости. Поэтому среди его обличительных по содержанию стихотворений все же превалируют антиурбанистические мотивы, своеобразно предвосхищая неприятие капиталистического города в русской поэзии девятисотых годов.
Все убито во мне суетой и нуждой. Все закидано грязью столицы. В книге жизни моей нет теперь ни одной Освежающей душу страницы…Получивший распространение в поэзии Сурикова руссоистский взгляд на природу, как живительный источник нравственной силы и жизненной энергии, позволил автору создать произведения, даже опередившие свое время. «Природа-мать! врачуй и дай мне силы снова!» Это страстное обращение просто поражает сегодняшней злободневностью.
* * *В 1875 году, после выхода второго сборника, Ивана Сурикова, по предложению известного издателя Ф. Б. Миллера и выдающегося филолога академика Ф И. Буслаева, поддержанного Л. Н. Толстым, единогласно избирают действительным членом Общества любителей российской словесности. Суриков приобретает известность и как организатор литературных сил из народа. Вокруг него складывается кружок писателей-самоучек, впоследствии, уже после смерти поэта, получивший название «Суриковского литературно-музыкального кружка». Теперь Сурикова охотно печатают солидные толстые журналы — «Дело». «Вестник Европы». Песни, сложенные им еще в молодости, прочно входят впесенный обиход народа, а новая лирика поэта приобретает большую философичность. Он находится в расцвете сил и обращается к новой и трудной для него исторической тематике. На материале русской и европейской истории он создает ряд замечательных произведений — былины и поэмы: «Богатырская жена», «Садко», «Василько», «Казнь Стеньки Разина». «Канут Великий».
На этом этапе творчества Сурикова следует остановиться подробнее, ибо стихи этих лет в значительной степени расширяют наше представление о творческих возможностях поэта. В его традиционном облике возникают новые черты стремление к эпическом, мышлению и умение создать яркий драматический образ исторической личности. Как это ни парадоксально, но у современной читательской аудитории именно исторические произведения Сурикова, недооцененные критикой и исследователями его творчества, находят наибольший отклик.
На упреки в субъективности, болезненности и однообразии своей поэзии ИЗ. Суриков отвечал: «Я убежден, что в душе моей есть еще много звуков и для объективных песен» [6]. Обращение к сюжетам русской и зарубежной литературы и ознаменовало попытку поэта коренным образом изменить свою художественную направленность и стать певцом «объективных песен». Очевидно, интерес к исторической поэзии основывался и на внутренней предрасположенности. Несмотря на тематическую новизну и жанровое отличие, исторический цикл, благодаря своей фольклорной основе, органически вписывается в творчество Сурикова. Сам поэт признавал, что ему «удаются былинные и исторические стихотворения», хотя и считал своим призванием поэзию «действительной жизни» [7]. Объяснить причину подобного скептицизма легко. Историческая поэзия— это уже труд настоящего профессионала, и Суриков болезненна чувствовал разницу между любительством и профессионализмом: «Писать «Василько» для меня нелегкая материя: копаюсь в истории по различным летописям, просматриваю в подлиннике «Слово о полку Игореве» [8]. По этим словам можно определить серьезность отношения Сурикова к работе с историческими источниками.