В образе юного князя из Теробовля Суриков рисует замечательного патриота древнерусской земли, в эпоху феодальной раздробленности, жестоких междоусобных распрей остро осознающего необходимость национального единения. Василько, мечтающий возглавить борьбу за объединение русских земель и «Руси недругов лукавых похоронить в глухих дубравах», согласен принять любой жребий на этом терновом пути, но только облегчить страдания Родины:
Потом за помощью приду Я к Святополку с Мономахом И половецкую орду В глухих степях развею прахом. Я дам родимой стороне Покой, хотя пришлось бы мне Лечь головой в борьбе кровавой… — так думал правнук Ярослава.Патетический тон поэмы, архаичность лексики подчеркивают монументальность исторических обраразов и трагедийность описываемых событий.
Еще большей творческой удачей стала небольшая, но яркая поэма «Казнь Стеньки Разина», в которой поэт впервые обратился к теме открытого бунта против Социального гнета и тирании.
С гордо поднятой головой всходит на царскую плаху народный борец за справедливость, казацкий атаман-правдоискатель Степан Тимофеевич:
Нет, мне та больна обида, Мне горька истома та, Что изменною неправдой Голова моя взята!И в последних словах побежденного крестьянского вождя чувствуется кровная связь с родной землей, такая же, какая связывала с вей самого автора:
Ой ты, Дон ли мой родимый! Волга-матушка река! Помяните добрым словом Атамана казака!..В претендовавшей в дореволюционной России на роль учебного пособия и выдержавшей семь изданий книге А. М. Скабичевского «История новейшей русской литературы» о И. Сурикове было сказано, что он писал «в стиле оплакивания тяжкой народной доли» [9]. Исторический опыт поэта, его склонность к философским обобщениям остались незамеченными. А Сурикова волновали вопросы космогонии и религии, государственной этики и социального прогресса. Он пытался проникнуть в «тайну вечную творца», задумывался над проблемами времени и пространства, что дает нам право назвать поэта «крестьянским Тютчевым». Ибо среди повседневной суеты и забот о хлебе насущном тянулся поэт к высшей материн, к духовному прозрению:
Что ж будет там, в неведомом мне мире, За этой страшной, тайною чертой? Польется ль жизнь спокойнее и шире В пространстве светлом вечности немой? Иль будет тьма мертвящая и эта Немая тишь и бездна пустоты? Ни чувств, ни слов, ни времени, ни света. Ни мимолетной радостной мечты…Расширяя привычный крут тем, Иван Суриков занимается стихотворным переложением сказок Андерсена, переводит польских поэтов Мицкевича и Одынца. В свое время профессор И. Н. Розанов уже обратил внимание на то, что у Сурикова «диапазон его тем и его жанров шире, чем у его предшественников Кольцова и Никитина» [10]. Начиная с 1875 года ширится и общественное воздействие его поэзии. Отклики на его творчество появлялись в различных газетах и журналах по всей стране: в «Ниве», «Петроградских ведомостях». «Неделе», «Голосе», «Киевском вестнике». «Саратовском листке» и многих других. Подобно герою классической андерсеновской притчи, «гадкий утенок» из угольной лавки превратился в прекрасного лебедя русской поэзии.
Но дни его были уже сочтены, и краткой оказалась его лебединая песня. «Болезнь века» — чахотка, не прошла мимо Сурикова. Последние годы жизни прошли в мучительных страданиях. Все попытки вылечить запущенную болезнь оказались тщетными. Сказывалось и то, что поэт, вопреки рекомендациях врачей, продолжал торговать углем. В мае 1880 года он скончался.
«И горячие к свету стремленья заглушались во мне кулаком», — жаловался поэт в одном из своих неопубликованных стихотворений, но он стойко сносил дары немилосердной судьбы и оставался верен благородной музе сострадания народному горю. Нравственная чистота и альтруизм составляли жизненное кредо поэта. Это подтверждают многочисленные свидетельства его современников. Об этом можно судить и по его собственным словам: «Во всю мою жизнь я никому никогда не переходил никакой дороги, никогда никому не подставлял ноги, чтоб через падение ближнего выиграть время и его опередить; от слабейших посторонился, давал им ход» [11]. Человек искренней, благородной и отзывчивой души, Суриков болезненно реагировал на фальшь как в искусстве, так и в отношениях между людьми: «Главная причина моего неписания стихов это ложь и фразерство, с которым мне в последнее время пришлось познакомиться при моем столкновении со многими редакциями и их сотрудниками» [12]. Но он превозмог и этот барьер и продолжал творить. Без ложного пафоса можно утверждать, что жизнь его стала творческим подвигом. Своей заслугой поэт считал только одно: «Я честно мыслил, и песни мои были искренни».