VI.
Едва он бросил взор с небесного эфира,
он видит все: внизу, дымясь, горит земля…
Где сердцу милая всегда картина мира,
узоры рек, леса, вершины и поля?!.
Как гол, как черен мир!.. Везде, утратив соки,
деревья высохли, осыпав всю листву;
не блещет лик озер, и не гремят потоки,
и негде преклонить печальную главу!..
Здесь гибнут города… Там целые народы
на пепелище рвут в безумьи волоса,
и нет границ огня губительной свободы,
пылают на горах, как кудри их, леса;
пылают Тавр и Тмол… Пылают Ида, Эта,
где не журчат уже целебные ключи,
пылают Геликон и Гэм, и вихри света
так ослепительны, так дерзко-горячи!..
Вот льды растаяли на девственных вершинах,
лишились савана из голубых снегов
и Отрий, и Родоп, и Эрике, и в долинах,
шипя, бегут ручьи, чтоб стать столбом паров.
Вот облаков гряды растаяли, дымяся,
огонь везде, Земля горит со всех сторон;
пылает сам Олимп! И в страхе, ниц склоняся,
от зноя страшного сгорает Фаэтон…
Вокруг, как будто печь пылает и дымится,
вокруг и пепл, и гарь, и вихри искр, и дым,
и раскаленная грохочет колесница,
как метеор страшна, и вся гудит под ним!..
Вот он перелетел на ней предел Европы.
Пылает Либия… Он все сжигает вмиг,
и стали черными под зноем эфиопы,
и страшной маскою застыл спаленный лик.
Земля растрескалась, от жара пламенея,
и в Тартар свет проник от этих трещин вдруг,
и преисподней Царь, от ужаса немея,
в бессильной ярости бросает взор вокруг.
И даже Океан, клубяся, убывает,
где шумный вал играл, теперь гора встает,
дельфин, средь светлых струй сгибаясь, не играет,
здесь — черепахи, там — тюленя труп плывет.
И тщетно сам Нептун разгневанный из моря
трикраты вилами сбирается грозить,
тот жар невыносим, и, с ним напрасно споря,
он опаленный лик спешит на дно укрыть…
Тогда Земля свой лик печальный поднимает,
прикрыв чело рукой, с молитвой на устах
она Отца богов и смертных заклинает,
чтоб вопли скорби Он услышал в небесах.
— Да Вечный прекратит безумство разрушенья
и укротит хаос и мировой пожар!
Безумца дерзкого да кончатся мученья,
да молнию Олимп ему низвергнет в дар!
VII.
Весь мир огнем лучей сжигая,
он сам горит… Его глава,
огнями красными пылая,
разметана, как грива льва.
Горячий взор исполнен муки,
но мчится гибель по следам,
он тщетно простирает руки
к далеким, страшным небесам!
Вкруг бунт огня, кипенье лавы
и пепла черного столбы.
За ним несется след кровавый:
он не уйдет своей судьбы.
Вот грянул гром, стрелой пурпурной
означен молнии зигзаг.
Окончен бег безумца бурный —
то Вышней Воли грозный знак!..
Разбита в щепы колесница:
здесь ось, там дышло, там узда,
разбросаны по ветру спицы,
он не сберет их никогда.
Как метеор, стремглав он мчится,
багряным заревом одет,
на землю, вниз, и красный след
за ним по воздуху змеится.
VIII.
Там, на чужой стороне, далеко от отчизны любезной
принял его Эридан, хладной волною омыв;
труп обгоревший приняв, наяды конец его слезный
памятью вечной почтили, надпись над ним водрузив:
«Здесь погребен Фаэтон, не сдержавший отца колесницы,
жаждал великого Он!.. Вечная слава вознице!»
Золотой город
«Tuba mirum sparge is sonum!..»
I.
Я жил в аду, где каждый миг
был новая для сердца пытка…
В груди, в устах, в очах моих
следы смертельного напитка.
Там ночью смерти тишина,
а днем и шум, и крик базарный,
луну, лик солнца светозарный
я видел только из окна.
Там каждый шаг и каждый звук,
как будто циркулем, размерен,
и там, душой изныв от мук,
ты к ночи слишком легковерен…
Там свист бичей, потоки слез,
и каждый миг кипит работа…
Я там страдал, терпел… И что-то
в моей груди оборвалось.
Там мне встречалась вереница
известкой запыленных лиц,
и мертвы были эти лица,
и с плачем я склонялся ниц.
Там мне дорогу преграждала
гиганта черная рука…
То красная труба кидала
зловонной гари облака.
Там, словно призраки во сне,
товаров вырастали груды,
и люди всюду, как верблюды,
тащились с ношей на спине.
Там умирают много раз,
и все родятся стариками,
и много слепнет детских глаз
от слез бессонными ночами.
Там пресмыкается Разврат,
там раззолочены вертепы,
там глухи стены, окна слепы,
и в каждом сердце — мертвый ад.
Там в суете под звон монет
забыты древние преданья,
и там безумец и поэт
давно слились в одно названье!..
Свободы песня в безднах ада
насмешкой дьявольской звучит…
Ей вторят страшные снаряды,
и содрогается гранит.
Когда же между жалких мумий,
пылая творческим огнем,
зажжется водопад безумий,
пророка прячут в «Желтый дом…»
Свободе верить я не смел,
во власти черного внушенья
я звал конец и дико пел,
как ветер, песни разрушенья!..
Они глумились надо мной,
меня безумным называли
и мертвой, каменной стеной
мой сад, зеленый сад, сковали…
Была одежда их чиста,
дышала правда в каждом слове,
но знал лишь я, что их уста
вчера моей напились крови…
И я не мог!.. В прохладной мгле
зажглись серебряные очи,
и материнский шепот Ночи
пронесся тихо по земле.