Петр Павлович Ершов
Стихотворения
СИБИРСКИЙ КАЗАК
Старинная быль[1]
Часть I
Рано утром, весной
На редут крепостной
Раз поднялся пушкарь поседелый.
Брякнул сабли кольцом,
Дернул сивым усом
И раздул он фитиль догорелый.
Он у пушки стоит,
Он на крепость глядит
Сквозь прозрачные волны тумана…
Вот мелькнул белый плат
У высоких палат
Удальца-молодца атамана.
И с веселым лицом,
Осеняся крестом,
Он над медною пушкой склонился.
Пламень брызнул струей,
Дым разлился волной —
И по крепости гул прокатился.
Вот к обедне звонят…
Казаки мигом в ряд —
И пошли в божью церковь молиться,
Да поклоном земным
Поклониться святым,
Да к честному кресту приложиться.
Но казак молодой
Не спешит за толпой,
Помолиться святым не радеет;
Он стоит, молчалив,
И ни мертв и ни жив —
Кровь в груди то кипит, то хладеет.
Вот, одетый в стихарь[2],
Заклепал[3] пономарь[4]
На высокой звоннице к достойной[5].
И казак задрожал —
Жгучей искрой запал
Червь укора в душе неспокойной.
Он в храм божий спешит,
Но боится вступить
И стоит одинок у порогу;
Он глядит на народ
И креста не кладет,
И не молится русскому богу.
Освещен божий храм!
И святой фимиам[6]
Будто ризой народ одевает,
А казаки поют
Да поклоны кладут, —
Атаман с есаульством читает.
Служба кончилась. Вот —
Атаман наперед
И за ним молодцы есаулы[7] —
Приложась к образам,
Казаки по домам
Разошлись, говоря про аулы.
А казак молодой
С непокойной душой
В церковь божию робко вступает;
К алтарю он идет,
Тихо старца зовет
И с слезами к ногам упадает.
«Мой отец, поспеши!
Тяжкий грех разреши!
Погибаю я, грешный душою».
— «Сколь бы грех ни велик, —
Говорит духовник, —
Не утаи ничего предо мною».
И казак отвечал:
«Атаман приказал
Нам идти на кыргызов войною…
Мой отец, я женат!
И хоть нету ребят,
Да все жалко расстаться с женою.
Я на бога роптал,
Я своих проклинал,
Я не шел с казаками молиться;
И, пришедши потом,
Не крестился крестом,
Не хотел к образам приложиться.
Мой отец, поспеши!
Тяжкий грех разреши!
Погибаю я, грешный душою».
— «Грех твой, чадо, велик! —
Говорит духовник. —
Омрачился ты тяжкой виною.
Но и бездну грехов
Бог очистить готов,
Прибеги лишь к нему с покаяньем.
Он — без меры любовь.
Уповай лишь, и вновь
Он оденет святым одеяньем.
Как Христов иерей[8]
Я, по власти своей,
От грехов всех тебя разрешаю, —
И под знамем креста
Супротивных Христа
Поражай: я тебя посылаю.
Мужем будь. Не жалей
Крови грешной своей
И за братии ты жертвуй собою.
Знай, убитых вконец
Ждет нетленный венец.
Поезжай, сын мой, мир над тобою!»
И казак молодой
С облегченной душой
Божий храм, помолясь, оставляет.
Он приходит к жене,
Говорит о войне
И печальну жену утешает:
«Не тоскуй, не крушись!
Лучше богу молись,
Чтоб от смерти меня он избавил
И чтоб нас, казаков,
Сохранил от оков
И великой победой прославил.
За степьми, говорят,
Камней груды лежат
И песок при реках золотистый;
Бисеров — не бери,
Жемчугов — не вари[9].
А у жен дорогие монисты».
«Что мне в платьях цветных,
Что в камнях дорогих,
Когда нет тебя, мой ненаглядный?
От разлучного дня
Не утешат меня
Ни сребро, ни жемчуг перекатный.
Кто-то мне говорит:
„Муж твой будет убит!“
Вот уж по три я слышу то ночи.
Видно, мне сиротать,
Век вдовой вековать,
Не видать твои светлые очи.
Не крутить черный ус,
Не лобзать алых уст,
Не прижать ко груди белоснежной.
Твой сынок подрастет,
Тятю кликать начнет,
Что мне делать тогда, безнадежной?»
И с сердечной тоской
Тут казак молодой
Молодую жену обнимает.
«Не тоскуй, — говорит, —
Я не буду убит:
Ведь не всякий в войне погибает.
И недель через пять
Ворочуся опять
Да с добычей к тебе боевою;
Я тебя обниму,
Крепко к сердцу прижму
И у сердца тебя успокою.
Коль паду на войне,
Ты не плачь обо мне,
Не суши свои ясные очи;
Ожидай ты меня
Не средь белого дня,
Но во тьме ожидай меня ночи.
У ворот я сойду,
Тихо в хату войду
И махну посинелой рукою;
Ты не бойся меня,
Но садись на коня,
Мы поедем, друг милый, с тобою».
Тут казак замолчал,
Три свечи засвечал,
И сбираться он начал на битву.
Он осек три кремня,
Изготовил коня
И сточил боевой меч как бритву.
На другой день зарей
Грянул гул вестовой —
Казаки лошадей выводили.
Гул второй разнесло —
Казаки на седло,
А за третьим — на площадь спешили.
Шумно строятся в ряд,
Громко сабли гремят,
Развилося казацкое знамя;
Кони борзые бьют,
Пыль копытами вьют,
И в очах их свирепое пламя.
Вот раздался сигнал,
Пономарь заклепал,
И церковны врата отворились.
«Кивера [10]все долой!» —
Закричал удалой
Есаул. Кивера опустились.
Тихо старцы пошли,
Образа понесли
И святую хоругвь[11] в ополченье;
И за ними идет
Весь церковный причет[12],
Позади иерей в облаченье.
«Призовем бога сил!» —
Иерей возгласил,
И всемирную славу[13] запели.
Он по ряду ходил,
Ополченье кропил
Освященной водою в купели.
«Род избранный, восстань!
Ополчайся на брань,
Покоряй супротивных под ногу!
Укрепит бог богов
Вас на ваших врагов;
Я вручаю вас господу богу».
И, окончив обряд,
Возвратился назад, —
И слезами глаза омрачились.
Тихо старцы пошли,
Образа унесли,
И церковны врата затворились.
Весь как пламя огня,
Атаман — на коня
И тяжелыми брякнул ножнами;
Вдруг, блестящ, как стекло,
Длинный меч наголо —
И летит молодцом пред отрядом!
Вот ряды обскакал:
«С богом, дети!» — вскричал.
Казаки на седле поднялися,
Засверкали мечи —
И орлом усачи,
Как на пир, на войну понеслися.
вернуться
1
Сибирский казак. Старинная быль (с. 29). Впервые: часть 1 — Библиотека для чтения, 1335, т. 8 (цензурное разрешение — 28 декабря 1834); часть 2 — Библиотека для чтения, 1835, т. 10.
Часть 1 в начале XX века бытовала среди сибирских казаков «как любимейшая песня» неизвестного автора.
вернуться
11
Хоругвь — священное знамя, которое выносится во время торжественных церковных процессий вместе с крестом.