Стихотворения

"Когда Он был распятый и оплеванный, "

Когда Он был распятый и оплеванный, Уже воздет, И над Крестом горел исполосованный Закатный свет,— Народ приник к своим привалищам — За клином клин, А Он кричал с высокого ристалища — Почти один. Никто не знал, что у того Подножия, В грязи, в пыли, Склонилась Мать, Родительница Божия — Свеча земли. Кому повем тот полустон таинственный, Кому повем? “Прощаю всем, о Сыне Мой единственный, Прощаю всем”. А Он кричал, взывая к небу звездному — К судьбе Своей. И только Мать глотала Кровь железную С Его гвоздей. Промчались дни, прошли тысячелетия, В грязи, в пыли О Русь моя! Нетленное соцветие! Свеча земли! И тот же Крест — поруганный, оплеванный. И столько лет! А над Крестом горит исполосованный Закатный свет. Все тот же Крест… А ветерок порхающий — Сюда, ко мне; “Прости же всем, о Сыне Мой страдающий: Они во тьме!” Гляжу на Крест… Да сгинь ты, тьма проклятая! Умри, змея! О Русь моя! Не ты ли там — распятая? О Русь моя!.. Она молчит, воззревши к небу звездному В страде своей; И только сын глотает кровь железную С ее гвоздей.

ОБ АВТОРЕ

Лев Аннинский НИКОЛАЙ ТРЯПКИН: "КРОВЬ ЖЕЛЕЗНАЯ…" Из цикла "Мальчики Державы"

Владимир БОНДАРЕНКО со Львом АННИНСКИМ

Детство пахнет травой, сеном, древесной стружкой: отец — столяр. Железо отдается в названии тверской деревни Саблино, смягченном тихим и мирным именем речки Старинки, но подкрепленном песнями только что завершившейся Гражданской войны. Близ Катуни "мой отец зарыл родного брата, срезанного саблей Колчака". "И отцовская сабля промчалась сквозь долы и кручи — и старинную волость сменила на мой сельсовет".

Поэт, рожденный в 1918 году, навсегда зачисляет себя в ровесники Советской власти; первые воспоминания: "земелька" наделов, веселые свадьбы, заливистые гармошки, летающие качели, "Ильичевы красные значки" на куртках, железный "Серп-Молоток", укрепленный отцом на трубе дома.

"Малиновые петлицы" тоже начеку: железная власть прикрывает Орленка от бандитов. Кулаки с обрезами прячутся в лесу. Подковы военкома цокают под окнами.

     Железное поле, железный и праведный час.      Железные травы звенят под ногами у нас.      Железные своды над нами гудят на весу.      Железное поле. А поле — в железном лесу.

Это написано через сорок лет после того, как "злая раскулачка" выдавила семью из тверской деревеньки, — оставшиеся пошли в колхоз "топорьем друг друга оглоушивать". Таким обернулся в памяти Великий Перелом; в реальности все обошлось чуть легче: выселение — по договоренности, и не в дикую далекую ссылку, а в ближнее Подмосковье, в село Лотошино, где после общего барака удалось семье купить кое-какой домишко и устроиться "под боком у строгих властей".

Железом мечены перемены. Железными гвоздями заколачивают оставляемое в Саблине жилье. Гремит железо фордзонов. Пахнет земля совхозной соляркой. Отзываясь полковой меди, гудят провода в соломе…

Провода в соломе! Вот и появляется первый советский поэтический ориентир: Михаил Исаковский. И общий строй проясняется, общий пляс: "Ой, ты, Русь, плясея-комсомолица, золотая моя колыбель!" Золотая?.. Есенин и Клюев до поры прячутся в рябящем золоте, но оно уже рушится под топором.

Топор — отцовский. Перед тем, как взорвать церковь, велит власть отцу ее "разгрузить", или, как тогда выражались, "раскулачить".

Сын столяра стоит на пороге обдираемой церкви, глядя, как ее курочат отец с напарником; им в глаза он не смотрит, он смотрит куда-то вверх, не понимая, что с ним…

     Он поймет это полвека спустя:      И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя,      Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз.      И не знал я тогда, что запало горчайшее семя      В это сердце мое, что грустило у сваленных риз.      И промчатся года, и развеется сумрак незнанья,      И припомнится всё: этот храм, и топор, и стрижи, —      И про эти вот стены сложу я вот это сказанье      И высокую Песнь, что споется у этой межи.

Но прежде, чем споется Песнь, железный век протащит певца сквозь строй. Поколение смертников Державы пойдет под пули. Наган, нашаренный когда-то в соломе тачанки, сменится пистолетами, снятыми с Паулюса… Да не улыбнется читатель такому повороту стиха (сколько пистолетов носил при себе плененный гитлеровский фельдмаршал?) — судьба обошла поэта солдатским опытом: по болезни (скупо поминаемой в автобиографии) его в 1941 году комиссовали, и отъехал он из прифронтового уже Подмосковья в сольвычегодскую глушь, где "километрах в семи от Котласа" приткнулся в колхозе.