Остался дождь и мостовые
В огне багровом светофоров.
Остались только Вы и я,
И к нам впридачу – спящий город.
И пузырями на асфальте
Благословил нас этот вечер,
И дождь размыл завалы фальши,
И боль унес восточный ветер,
И мы идем неспешно к дому
И верим в милосердье Бога.
И лишь какой-то пес бездомный
Перебегает нам дорогу.
1986 март
Б Р Е Д
Ф.Вийону
Пойми же ты – я просто облака,
Я лес, я степь, я небо, я река,
И знаешь – не зови меня до срока.
Когда настанет мой заветный час,
Когда падет последняя печать,
Когда остынет в синей кружке чай -
Тогда я выйду на свою дорогу.
Тогда уж я пройду по синеве,
И пусть кругом чернеет белый свет -
Я все равно займусь его побелкой.
А если будет солнце жечь меня -
Так я пройду сквозь озеро огня.
(Ботинки вот придется только снять,
Но огненное озеро мне мелко).
Ведь я – река, я – небо, я – песок,
И не грози Фортуны колесом,
Поверь – судьбы мне нечего бояться.
Засунут в гроб – и в гробе я живой,
Лишь захочу – развею колдовство
И обниму сосны горячий ствол,
И буду жить, и плакать, и смеяться.
А ты, забытый в будке старый пес?
Я не хозяин твой, я только сгустой грёз
И я слабее муравья любого.
Пойми, дружок – я только лишь мираж,
Я – лес, я – дом, я – доски, я – гараж.
Я просто бред – я бред злосчастный ваш,
Я просто дым – и я сильнее Бога.
1986 июль
Х Х Х
Когда в минуту расставания
Ты шла со мной по темной лестнице,
К тебе прикован был словами я.
И свет белеющего месяца
Упал на губы твои сжатые,
Когда мы вышли из подъезда.
Тебя к своей груди прижал бы я,
Но ты сказала: "Здесь не место".
И мы пошли по пыльной улочке,
Залитой морем света лунного,
Шагали меж домов чернеющих,
И ты о чем-то грустном думала.
Потом пришла та боль последняя -
Мы вышли вскоре к остановке,
Приплыл автобус триста семьдесят,
И ты пропала…
Ночью снова
Проснулся я от света месяца,
Пронзительного, злого света,
И снова вспоминал ту лестницу,
Которой вовсе нет на свете.
1986 сентябрь
С у д
Был суд. Судили нас,
Всех семерых судили разом.
Наверно, помутился разум,
Но ведь куда ни падал глаз -
Везде белели стены, и толпа
Сидела на скамейках чинно.
Все в черных смокингах мужчины.
От люстры тень
На них ложилась, как печать.
Но впрочем, главное не это.
Вот вышли судьи в париках
Из внутреннего кабинета -
И потекла река.
Слова стучались о слова,
Катилось время на колесах
Несмазанных, и скрип колес
Был как гвоздем по сердцу.
Вот прокурор окончил речь
И сел, парик свой снял
И лысину утер платочком серым.
А мы, все семеро,
Сидели на скамье, отполированной
Задами грешником за тыщу лет.
За что? Мы не пролили крови,
Не вытащили грош у сироты,
Но очевидно, главное не это -
И мы подведены под монастырь.
Потом досталось слово адвокату,
И он воспользовался им
Весьма искуссно,
И трещали копья,
И стлался дым пороховой.
Но вот он кончил. Головой
Своей ог дорожил не меньше прокурора,
Ее платочком белым он утер,
И дальше покатилось время,
И скрип колес до сердца доходил,
Молчали в зале. Ведь для них
Мы были варварами на арене,
И лев уже облизывал клыки,
И пальцы опустили они вниз.
Они все ожидали приговора -
И приговор был оглашен.
Зловещий суффикс "изм"
(К нему сводились наши преступленья)
Упал на нас как черная печать.
Хотелось крикнуть: "Ложь!" -
Да не смогли кричать, сдавило горло.
А люстра вдруг качнулась в вышине,
И свет от люстры, ядовито-желтый
Обрушился плитой тяжелой
На скамью,
Где мы сидели в обрамленьи стражи.
Не стану врать – нам страшно
Стало, когда нас повели
По искривленным пыльным коридорам.
Куда? Да кто их разберет, куда…
Пора проснуться, проломить барьеры,
Чтобы над нами прежняя звезда
Зажглась. Пора напиться веры
И вылезти из-под обломков сна,
Где суд, и судят нас.
Всех семерых.
1987 март
Измеренья
А может, это мартовское небо
И талый снег – всего лишь только сон,
А явь – она, наверно, будет в том,
Что по миру иду с краюхой хлеба
И солнца белого полуденный огонь
Меня палит с усталым равнодушьем.
В пыли косые тени. Плохо, душно,
Все здесь не то. Да я и сам другой.
Иду босой, под раскаленным небом…
Дойти б до леса, лечь лицом в траву,
Забыть о всем, что было наяву,
Уснуть – и вскоре зашагать по снегу,
Набрать воды в ботинки, но дойти
До остановки пятого трамвая.
Войти в вагон. Билет не отрывая,
Два трояка небрежно опустить.
Потом – домой по мокрому асфальту.
Пешком. А солнце в синей глубине,
А ветер волосы взъерошит мне,
И надо мне на все смотреть сквозь пальцы.
Ведь жизнь бежит, как струйка по песку,
По камню мчась, и камень разъедает.
И лишь порой тревога сердце сдавит
И боль ударит камнем по виску,
И я проснусь. Проснусь в траве горячей,
Нащупаю потертую суму,
И может быть, не сразу я пойму,
Откуда я и кто. Зачем я прячу
За пазухой кривой булатный нож.
Пойду, однако, по лесной дороге.
Настанет ночь, и месяц тонкорогий
Зальет лучами поле. Выйду в рожь,
Улягусь под огромною копною,
Краюху зачерствевшую умну,
Глаза закрою, вытянусь, усну
И, убаюкан странной тишиною,
Вернусь туда, где солнце не палит,
Где талый снег, трамвай и в дымке время.
…Вот так и жить в двух разных измереньях.
Жаль, что висок не вовремя болит.
1987 апрель
Х Х Х
Кто строит дом из дыма,
Кто строит дым из дома,
Кто просится на дыбу,
Кто просит свою долю.
Кто проживет без пищи,
Лишь воздухом питаясь,
Кто антрикоты ищет
И пачками глотает,
Кто строит дым из дома,
Кто, веря в дом из дыма,
Ползет по коридору
За липкой коркой дынной.
…Журчит река печалей,
Весло надежней слова.
Когда же я отчалю
От берега ночного?
1987 апрель
Х Х Х
Рыбы имеют жабры -
Такой уж их рыбий жребий.
Имеют жабры и жабы.
…Жемчужное ожерелье
Носит желтая жаба
И носит жирная рыба,
И в жабрах их скрыта жалость,
Коль нет души. Что ж, спасибо,
Что жабры даны тем жабам,
Тем грустным желтым рыбам…
…Не надо ругаться с жаром,
Что толку рыдать с надрывом -
Ведь скоро черные жерла
Извергнут сгустки жара,
Скоро сгорят ожерелья,
Сгорят и жалкие жабры.