А Брайтон был картинкой
Британский музей был картинкой
Боевой корабль из Фламборо был картинкой
Барабанная дробь лёд в стакане рты
Растянутые от смеха
Что вовсе не смех
Вот и всё что осталось от картинки
В книге
Под муссонными ливнями
В разрушенной горной хижине
Откуда много лет назад тело его стащил леопард.
Песнь против белого сыча
Белый сыч раздобыл надёжное оружие —
Завещания своих жертв.
Раздобыл глаза, что смотрят дальше жизни
Из старых фосфоресцирующих трупов,
Стащил, как мог, их кости
Из-под обжигающей пурги.
Смерть одолжила ему живот.
Он носит лицо, найденное в море.
Сплетая жилы последних дыханий,
Он связал это всё вместе.
Призрачной иглой скрипа
Он сшил снежное платье,
Из узловатого зоркого льда
Выдавив кровь и жир.
О гляди Сыч гляди
Сквозь стену ледника
На смертное поле
Рыдающего снега и берёзового листа
Где я ем твою душу ложкой из чаши
И песнь моя воспаряет.
Корабль
Держись подальше от корабля, держись подальше.
Или пусть заходит только душа. И то на цыпочках.
Оберни ноги целлофаном.
Не заноси ни страхов, ни пальцев.
Забудь про рот и лёгкие, иначе поймёшь, о чём я.
Тебя сошлют в путешествие
В королевство Личинки.
Держись подальше от корабля.
Это тюрьма. Заключённые в кандалах
С галактиками и снежинками ждут приговора.
Ни вздоха не слышно, ни слезинки не видно.
И если ты крикнешь, крик твой отправится вниз
Свидетельством против тебя, и за борт
Полетят твои шмотки и фотки.
Так что держись подальше от корабля —
Это корабль смерти. С грузом
И экипажем — незримыми бесами,
У которых нет других крючков для твоих надежд,
Кроме раковых клеток или клешней в твоих почках —
Бандой хозяина, заскучавшей и озверевшей
В бесконечных скитаниях между этим светом и тем.
Вот прелестная синеликая старая леди,
Словно сошедшая с плаката об азиатской дизентерии.
Она машет руками, усохшими до овечьих ножек.
Спорит лично с Ангелом Смерти.
Он уже начал нетерпеливо глодать её
Под одеялом, слушая все её речи
И не прерывая.
Не трудись поднимать одеяло.
Взгляни на эти лица с аккуратными причёсками,
Безмолвно глядящие с подушек: они глядят сквозь трёп
На посетителей, словно картинки из рамок.
Это космический корабль, рухнувший из другого измерения
В нашу юдоль камня, времени и железа
И мёртвых от шока слов.
Ибо это корабль увечных,
И крики, слишком высокие для уха,
Оставляют тебя онемевшим от изумления,
Испаряют твои молитвы, как близко подошедшее солнце.
Так что пусть мозг капитулирует, просто тупо гляди
В глаза, что не глаза, а всего лишь дыры, в которых
Есть только кровь и бактерии.
И уходи с корабля, уходи,
Последний груз ошибок собирается двигаться дальше —
Последняя волна несчастных
Освещает тебе путь к зубной щётке.
Так возвращайся. Иначе
Под твой последний вой тебя утянет из мешка нервов
В Рай экипажа.
Колыбельная
Младенец звал Маму — череп чудовищно жал,
Злоба смертного голода, ловушка-зажим без ласки.
Младенец звал Маму — скелет схватил его,
Клацали хрупкие кости, звякали стёкла суставов.
Младенец звал Маму — могила мигала, цепляла,
Распахнутые зубы и распластавшийся флагом язык
Ползли к серванту, Младенец звал Маму.
Мама пришла с бычьими ноздрями
Мама пришла пером на палочке
Мама пришла в шкуре ласки
Оседлав, она поймала нечто бёдрами, сдавила его
Пока змеиное лицо не взмолилось О явись Красота.
Она раскусила уловку, нечто обетовало землю.
Скелет клялся своей столетней силой.
Челюсти черепа отворились. Она расслабилась, отпустила его.
Родила его.
Младенец звал Маму.
Песнь снега
В начале начал
Море крови: вздымалось под волосами.
Топочут копыта, подняты рога.
Бежит. Первочеловек поймал. Освежевал.
Укусил в сердце. Медведь
Бежал и ревел. Он поймал его. Освежевал.
Укусил в сердце. Лосось
Скользил сквозь стену воды. Поймал его,
Съел его сердце. Но пощадил яйца.
Ночь: кости и навоз.
Он счистил кровь с мышц.
Лицом вверх. Уснул.
Сплавил свой призрак подальше от кровавых пальцев,
Подвесил к звёздам.
Мать Всего Сущего его омыла.
Он проснулся с новым ножом.
Испуганный Красный Лис: боялся за свою шкуру.
Укусил Лося: тот стал мёртвым деревом на краю земли.
Укусил лосося: тот утонул якорем
В морской тине.
Укусил медведя: тот сонно зарычал
В каменных корневищах.
В коже слишком тесной для костей,
Ощущая, как ворочается в кишках гнилая трава,
Рыдал Первочеловек.
И Мать Всего Сущего рыдала.
А Лис смеялся под землёй.
Затем Мать Всего Сущего набухла, и море крови расплескалось
Изобилием для голодного человека.
Но Лис крепко зажал её живот.
Казалось, он лижет камень.
Его клыки крепко сжимали её живот.
Он словно хрустел синицей
Или глодал кусочек старой кожи.
Его зубы плевались, его хватка ухмылялась,
И ничто не могло родиться.
И Первочеловек рыдал на скале голода,
И Мать Всего Сущего рыдала.
Её слёзы капали. Лишь её слёзы капали. Ничто не могло родиться.
Лишь слёзы капали, замерзая на лету,
Ковыляя по земле,
Толпой стремясь к Первочеловеку: "Мы любим тебя, мы любим тебя".