Мать Маши категорически воспротивилась браку, так как, по религиозным понятиям, которые в ней доходили до фанатизма, такой брак считался тяжким грехом. Многочисленные родственники в основном испытывали сочувствие к страданиям влюбленных, предлагали посредничество перед матерью, но наиболее авторитетные для матери в решительную минуту изменяли. Жуковский имел много случаев убедиться в шаткости своих надежд — и все же надеялся. Он вовсе не был пассивен, он не отступал, был настойчив, изобретал все новые и новые планы соединения. «Persévérance!» [7] — было у них с Машей магическим словечком.
У всех, знавших Машу, осталось о ней воспоминание как об одной из прелестнейших женщин своего времени. Она не блистала, не отличалась выдающейся красотой, — «все просто, тихо было в ней», как в пушкинской Татьяне. Между сестрами царили дружба и полное доверие. Жуковский и в лице Маши, и в лице ее сестры имел учениц, поклонниц его поэзии, глубоко проникшихся возвышенной духовностью его взгляда на жизнь.
Жуковскому долго приходилось скрывать свою любовь, так как он далеко не был уверен в благоприятном повороте событий (в чем и не ошибся). Свои сердечные чувства он передоверяет «лирическим героям» любовных песен и стихотворений, которые переводит преимущественно с немецкого. Не исключено, что не только тип художественного дарования Жуковского, но и жизненная ситуация заставляли его искать «образцы», переводя которые он как бы говорил и от своего и не от своего имени. С этим же в известной мере связано отсутствие жизненных реалий в его лирике, литературность лирических сюжетов, характеристик «его» и «ее».
Одновременно со своим поступлением в ополчение Жуковский просил руки Маши, но получил решительный отказ. У Жуковского возник план обратиться к царскому семейству, в котором весьма благосклонно был принят его «Певец во стане русских воинов», за поддержкой в конфликте с Е. А. Протасовой. Но он вскоре отказался от этой мысли.
В 1815 году поэту предлагают место чтеца при императрице Марии Федоровне. Но пока он еще не представляет себе, какими радикальными переменами в его жизни чревато это событие. Он полностью погружен в свою личную ситуацию, которая усложняется. Маша и ее мать переехали в Дерпт вслед за Александрой Андреевной, муж которой, Воейков, получил должность профессора в Дерптском университете. Поэт много времени проводит в Дерпте, знакомится с немецкими учеными, с немецкой философией. Здесь завязывается и его дружба с его будущим биографом, тогда юным студентом К.-К. Зейдлицем. В литературно-научных кругах Дерпта Жуковского принимают с глубочайшим почтением, как корифея современной русской литературы; он посещает торжественные заседания в университете, где его чествуют. Между тем в семье Протасовых-Воейковых положение было ужасным. Жуковский решил ценой отказа от планов женитьбы обрести право на чисто родственную любовь к Маше.
«С этой минуты другая жизнь начинается для меня, милый друг, сестра, ангел, счастье прямое. Я не знаю, как описать то чувство, которое заполнило мою душу, когда мне представилась эта мысль так же ясно, как будто собственное мое счастье. Вспомнилось, что та минута, в которую я решительно от тебя отказываюсь, есть минута счастия, что-то неизъяснимо возвышенное! И я готов просить у тебя как милости, чтобы ты со мною согласилась, чтобы ты меня подкрепила своим примером!..Не знаю, как пришло это божественное чувство в мою душу, но по сию минуту оно в ней твердо. Сохранив его, я в вашей семье займу настоящее место. Неужели маменька не даст мне всех прав своего брата… Неужели маменька в состоянии мне не поверить? Пускай она назовет меня искренно братом, тогда я ей верный товарищ и верный утешитель в тяжелые минуты. Но пусть же она будет и моим утешителем; пусть даст мне полное участие в судьбе моей Маши»[8].
Не доверяя Жуковскому и дочери, Е. А. Протасова не разрешила им встречаться: они общались посредством писем, которыми обменивались даже живя под одной крышей. Но жертва оказалась напрасной: Жуковский не смог победить подозрительность, окружавшую его в семье. Вот что поэт писал Маше из соседней комнаты, перед тем как уехать из Дерпта:
«Милый друг Маша, надобно сказать тебе что-нибудь в последний раз… Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что все лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, что наконец тебе же я был обязан самым прекрасным движением сердца… Все в жизни к прекрасному средство! Я прошу от тебя только одного: не позволяй тобою жертвовать, а заботься о своем счастии. Этим не обмани меня… Помни же своего брата, своего истинного друга; но помни так, как он того требует, то есть знай, что он, во все минуты жизни, если не живет, то по крайней мере желает жить так, как велит ему привязанность к тебе — теперь вечная и более, нежели когда-нибудь, чистая и сильная!