1912 г.
ЖАР-ПТИЦА
В мутном городе осенней ночью
Надо мной жар-птица пролетела
И перо мне в сердце уронила,
И нездешним голосом пропела:
«Сбереги перо моё литое,
Сбереги перо с алмазом ясным —
Умывай алмаз горячей кровью,
Жди меня, когда он станет красным!»
И впилось перо глубоко в сердце;
Кровь бежит, струится по алмазу,
Но забыл я вещую жар-птицу,
Но не вспомнил я её ни разу.
Привелось мне смерть найти не в брани,
Не в горячем грозном поединке,
А в осеннем предрассветном поле
Вороны скликались на поминки.
И с последней смертною тоскою,
И с последним стоном и мольбою
Поднял я коснеющие очи
И жар-птицу внял я над собою.
Вырвала перо своё жар-птица
С заалевшим на конце алмазом
И спросила: «Помнишь ли ты город,
Осень, ночь, фонарь, шипящий газом?
Помнишь ли, что думал ты, тоскуя,
Что тебе сейчас напоминаю?
Знаешь ли, что всё она забыла?»…
И неслышно я ответил: «Знаю!»
1912 г.
ШУМ РАКОВИН
Шум раковин — шум тишины ночной.
Как ровен он, как углублён и жуток!
Нас захлестнула ночь своей голубизной
И шёпотом зловещих прибауток.
Их день скрывал, как от больного врач
Скрывает смерть, хоть ей открыты двери,
Хоть слышен сердцу дальних комнат плач,
Хоть рядом поп медоточит о вере…
Ночь, ночь пришла, нас всех разъединив.
Мы — на духу… И вот сквозь наши стены
Мы слышим звёзд немой речитатив…
Наш день — пятно, в песке шипящей пены.
1912 г.
ТЕ ПЕСНИ
С тобою песни мы певали наверху
В любимом тёплом мезонине,
А стёкла были все в морозном светлом мху,
Был месяц серебристо-синий.
Вздымала алый столб заводская труба,
И в лунном свете искры рдели;
Стояла ночь, как лёд, прозрачно голуба,
Чернели вмёрзнутые ели.
А снизу, с лестницы, краснела лампа в дверь,
И разговаривали в зале,
И что-то милое, забытое теперь,
Играла мама на рояле.
Те песни пережили фабрику, тебя
И многих, детством осиянных…
Я их пою, пою, как из могил земля
Они целительны на ранах.
1912 г.
РОЗЫ
Как пахнут печально и сладко
Увянувших роз лепестки!
От них продушилась тетрадка,
От них на бумаге кружки.
«С тридцатого счёт водовоза,
Купить на базаре яиц…»
И снова прилипшая роза
Меж летних забытых страниц.
И дальше «За лодку матросу…»
И кажется — ночь на реке,
И лодка всплывает к утёсу,
И алая роза в руке…
Струятся, стекая алмазы,
Весло задержало свой плёс…
Бледны и невнятны рассказы
Увянувших выцветших роз.
1912 г.
КЕНАР
Мирно трещит у окошка
Кенар, не чуя весны,
В садике сохнет дорожка,
Млеют кусты бузины.
Там, по дорожке, когда-то
В креслах возили его…
Звякнула чёрство лопата —
Крест, под крестом никого.
Продано кресло татарам,
Вышла за друга жена…
Мы только с кенаром старым,
Да вот, пожалуй, весна,
Помним о том, что забыто…
Точно подкова конём
Сброшена в беге с копыта
И зарастает быльём.
1912 г.
ОСЕННЕЕ
Все больше звёзд, и млечный путь так чёток
И крепок воздух кованых ночей.
Как тяжелобольной, день напряжённо кроток
Сиянием остуженных лучей.
Как будто опускается незримо,
Что день, то глубже строгий светлый лес
И всё в воде: стволы, дома и струйки дыма…
А свод ветвей — подводных трав навес.
И птицы осени — удод, и дятел,
И поползень — ритмично, как в воде,
Летят-плывут, кружась, и я для них утратил
Людское зло, забыто о вражде.