1935 г.
"Над волжским простором в песке золотом"
Над волжским простором в песке золотом
Лежит наша юность нетленной.
Ей снится в могиле о том, о сём
Над Волгой мутной и пенной.
Сваи вбивают в волжское дно,
На берег стерлядь скачет.
Городу смерть! Огневое окно
Город в черёмуху прячет…
Город, где юность венчала нас
В такой же вечерний час.
Встанет плотина огромным горбом,
Волга потопит долину.
Кладбище станет глубоким дном,
Могилу затянет тина.
Будет огромен затихший плёс,
Горы далёко в тумане…
Шорох и плеск пароходных колёс
Будут баюкать подводный погост
И юность в могиле песчаной.
Будут баюкать и тех, что плывут
В душном уюте кают.
1936 г.
ПУШКИН
В гробу, забитом в ящик чёрный,
Тебя, опасный бунтовщик,
Из Питера дорогой торной
В глухую ночь увёз ямщик.
Меняли лошадей мгновенно,
Смотрители сбивались с ног.
И мчался, мчался Русью пленной
Без колокольчика возок.
Молчали пуганные сёла,
И мимо них ещё сильней
Гнал, распустив по ветру полы,
Ямщик замученных коней.
Путь кончен. Сумрачно и строго
Дубов столетняя семья
У монастырского порога
Доныне сторожит тебя.
1936 г.
"Человек обязан быть счастливым."
Ляле
Человек обязан быть счастливым.
Быть несчастным, что за интерес?
И накладисто и хлопотливо:
Сколько надо средств, лекарств, чудес!
«Для чего живу я в этом мире?
Для чего и самый создан мир?…»
Нет, спили скорее эти гири,
Разгони ты этот скучный клир!
То ли дело вновь отдаться счастью!
Счастье — это воздух, свет, вода,
Их насильно рознял ты на части,
Но они едины навсегда.
Счастье — это люди, звери, птицы,
Каждый миг, отпущенный судьбой!
Только бы успеть вглядеться в лица,
Проходящие перед тобой.
Не успеешь вдоволь наглядеться,
Надышаться и наслушаться, как вновь
В смерть-рожденье дверь раскрыть готова
Направляющая все любовь.
1936 г.
Мне грезятся лесов щетинистые стены,
Мне грезятся лесов щетинистые стены,
Зовущих длинных рельс извивы и клубы,
И спрутов-городов назойливые смены,
И серая змея затёртой льдом реки.
За нею злая даль стирает очертанья,
Маячит горизонт синеющим кольцом…
И душат сердце мне оковы расстоянья,
И одиночество смеётся под окном.
И мёртвые слова с разбитыми крылами
Я тихо хороню в немые буквы строк…
Мне верить хочется, что говорю я с вами,
Что вы опять со мной, что я не одинок.
Не позднее 1907
УСТАЛОСТЬ
Мне кажется — я сплю прозрачным, чутким сном,
Что мерно надо мной поют речитативом
Дешёвые часы, и мирно под окном
Чирикает снегирь в безделье терпеливом.
А на заботливо подложенном сукне
За тонкою стеной стучит трудолюбиво
Машинка, ножницы скрежещут в полусне
И звякают о стол неловко и трусливо.
Трепещут сумерки. На изразцах печи
Бесшумно движутся причудливые тени…
И я боюсь во сне проснуться, отойти
От этих мягких грёз, от этой чудной лени.
Не позднее 1907
СКИТ
Овальный пруд в кругу рябых берёз.
Сверкает гладь, пестрея в отраженьях.
Там, одинок в своих богослуженьях,
Суровый скит стеной себя обнёс.
Когда грустя звенят колокола,
Когда луга, дымясь, роса туманит,
Здесь иногда заря, забывшись, встанет,
От блеска дня, усталая, ала.
И пруд горит червонный, как алтарь;
Шурша поют вечерню в листьях шумы —
Как будто мир под лаской тихой думы
Слился с Тобой, надзвёздный Зодчий-Царь…