VII.
Босыми, загорелыми ногами
Топочут дети и ложатся спать
В проходах, где укладки с сундуками,
Где душно, где клопы… А подливать
Тяжелый самовар не перестала
Глухая бабушка… И ждут еще гостей,
И только тише и сонливей стало…
На улицe, за окнами, шумней.
Гармония о гибели Варяга
Поет… Смеются… Пьяная ватага
Прошла далеко, тяжко пронесла
И крик, и свист, и грузные слова.
VIII.
Петр с Кадей наняли две комнатки за десять
Рублей у странной пары. Он служил
По трезвости — любил смешить и куролесить
И прописью «рондо» отчеты выводил;
Потешный, с запорожскими усами,
То пьян, то просто — весел, хохотун;
Как аист, на одной ноге часами
Простаивал и — маленький горбун -
Пел арии «Торреадора» диким,
Нелепым голосом; любил «пустить клубники»;
А по ночам, конечно, пропадал,
И утром, в пять часов, у них бывал скандал.
IX.
Она — русалка с водянистыми глазами;
Бескостная какая-то. Как тень,
В капоте ситцевом, со сбитыми косами,
Слонялась по дому бесцельно целый день.
Всем улыбалась, ничего не замечала,
Жевала корки хлебные и лук
И тряпки все какие-то совала,
Куда пришлось — в буфет, в диван, в сундук…
А к вечеру, вся завитая, краской
Замазав все лицо, натыкав целой связкой
Колец на пальцы, выходила на балкон…
А это в городке считалось — скверный тон.
X.
И были странны в ихнем доме дети.
Их было двое — мальчики. Один
В реальное сдавал, но на одном предмете
Который год все резался; причин
Тому родители не знали. Он считался
Уж взрослым; как папаша, по ночам,
Таинственно пропав, до петухов шатался
И возвращался со скандалом, как и сам.
Второй все время с кошками возился
И в лодке на дворе водой прогнившей мылся,
На побегушках был, на кухне помогал
И — к ночи — , где-нибудь приткнувшись, засыпал.
XI.
Был и еще один, да умер. Из комода
Достав его портрет, когда уж был в гробу,
Она так ласково разсказывала: «Году
Еще он не был. На его беду
Был тиф у родственников, где гостили,
И — умер… Ландыши любил он, звал «динь-динь»,
Так в ландыши его и положили…
И сам был ландышком, глазками только синь,
А то весь беленький — и тельце, и волоски…
Бывало, все таскал мои расчески,
Ломал их зубья и втыкал в песок…
Меня одну любил, все путался у ног.»
XII.
«Вот все и жду его. Все верю — будет Митя!
Уж очень махоньких я, грешница, люблю.
Вот и у вас сын будет… Назовите,
Как я, Димитрием Селунским! Как в раю
Теперь вы, милая… В вас ангел Божий!
Вот — кабы мне… Заметно по лицу,
Что сын. Тогда мне говорили тоже.
Как сын, уж больно радостно отцу…
На дочерей так и не смотрят — диво!
И пол-беды, когда еще красива,
А уж дурную… Это — мол — на что?
И замуж-то не ссунешь ни за что!»
XIII.
Был самым частым гостем рыжий Гнусов,
Иван Иваныч — желтый, худ, как жердь.
Любил кощунствовать, что верит в двух Исусов
И в то, что враки будто небо — воздух; твердь,
Так значит, твердое. А пьяным принимался
Разсказывать из библии, и так,
Что уводился на балкон, чтоб не заврался,
И чтоб жильцам не слышно было врак.
Потом он многолетье пел октавой
И хвастался, что не достиг он славы
Лишь потому, что apxиерей
Был не любителем таких, как он, жердей.
XIV.
Пореже приходил Семен Семеныч Котов.
Он был пониже ростом, поскромней,
Носил пенснэ, душился против пота
И говорил изысканно-нежней.
Играл на гуслях, и играл чудесно
Не только танцы, но какие-то свои
Еще фантазии, и если бы не тесно
Сжимал воротничок, пропел бы он две-три
«Мелодии», как Гнусов выражался…
Пить водку он простую не решался,
И потому держали для него
Придуманную им настойку «Кипроко».