XV.
Потом ходил Нил Силыч Малодеткин.
Ужасно важен, в дымчатых очках,
Сосал все время с «бочкою» конфетки
И издавал особый звук в ушах.
С ним вместе неизменно был Трегубов,
Степан Фомич — плешив, приземист, рыж,
Любил острить хихикая и грубо
Жену звать Танькой или «старый пыж».
Жена была костлява, говорила
В нос, томно ахала и все хвалила,
Звала Степушей мужа и при всех
В карманы прятала то пряник, то орех.
XVI.
Обыкновенно так распределялись роли:
Иван Иваныч пел, играл на скрипкe сам,
Семен Семеныч брал аккорды на «бемоле»,
Нил Силыч развлекал, жуя конфеты, дам.
Семен Фомич выкидывал аллюры
По зальце, а когда бывали Мань и Кать —
Веселые девицы — , севши с ними,
Он начинал безумолку болтать
О том, что аисты и что девицы носят,
О том, что с ними познакомить просят,
О модах, о вареньи, женихах.
И Кать и Мань смеялись, все в слезах.
XVII.
Их всех Петр с Кадей замечали мало,
Хоть часто видели, хоть ночью долго спать
Смех, гусли, грохот, крик девиц из зала
Мешали. Но зато до полдня не вставать
Привыкли в доме; только Петька с кошкой
Вставали рано ставить самовар
И прыгали во двор через окошко,
Не в силах снять крюка, и на базар
Бежали. Да и слишком много было
Всего, что — светлое — еще не тяготило!
Уж Кадя мальчиком и будущим жила
И целый день мечтать о нем могла.
XVIII.
А новые тарелки, чашки! Вещи
Дешевые, базарные, но все
Свое, сквозь каждое из них еще трепещет
Воспоминанье близкое. Мытье
Посуды, убиранье комнат и постелей
Тянулось долго с непривычки и еще
Спешить внимательные руки не хотели.
Сказать всему поутру: «Ты мое…»
Насыпать, как тогда, в подол игрушек,
Позвать Петра, дать целовать зверушек,
Японца и индейца, и потом
Рассказывать про сына шепотком;
XIX.
С улыбкою глядеть, как Петр, приникнув, будет
Ребенка слушать, спрашивать: «Ну что?»
А ночью вспомнит что-нибудь, разбудит
И скажет: «Милый, не сердись, я все про то!»
Как много солнца выдалось в то лето,
Как было ласково и радостно тепло,
И в комнатках так было много света
И от известки чисто и бело.
Гуляли много в роще, по оврагу,
К ручью сходили, там на темную корягу
Садились и купались иногда,
Где ванной под ольхой струясь легла вода.
XX.
И возвращались полем, по дороге
С глубокими канавками колей,
Где мягкая трава им обвивала ноги.
Половички пушистых зеленей
Тянулись к зарослям, начавшись свежим знаком —
То треугольником, то ромбом, то крестом — ,
Над ними уж торчал репей с высоким маком
И валуны дремали древним сном.
А в небе, в блеске дня не видные, смеялись
Захлебываясь жавронки, взвивались
Навстречу к ним другие и потом
Вдруг падали нечаянным комком.
XXI.
Шли мимо пригорода с церковью, в ограде
Широко-кронных лип, с высокой, старше лип,
И темно-синей колокольней. В палисаде
Краснела богадельня. Мерный скрип
Колодца слышен был оттуда. Поп и дьякон
В достатка жили: куры всех пород
Бродили стаями, и, лейками заплакан,
Разросся у попа цветник, как огород.
Тянулись улицей крестьянские избушки
Вплоть до лесной березовой опушки…
Здесь было дачное местечко городка,
Затем, что в городе и сырость и тоска.
XXII.
«Подлипичи» — местечко называлось.
Оно ушло на холм, на гребень мирных волн.
Оттуда в городе все плохеньким казалось,
И лишь собор, изображавший челн -
Челн православия — был так же все прекрасен
Как будто, правда, был заложен в нем
Красивый замысел какой-то. Тих и ясен
Над городом был только крест. Мечем
Не битв, а одиночества сиял он,
Серебренный. Что в светлой выси знал он?
Что сил дало ему уйти под облака?
Случайность творчества? Случайный взгляд Петра?