XIII.
И он уж чувствовал, как близко дуновенье
Неведомых, сияющих миров,
И с сердца ржавые спадали тихо звенья,
Как в сказке у Iohann'a, и, суров,
Он часто плакал в старом кабинете,
И слезы поскорей смущенно вытирал,
Когда на гулком, радостном паркете
Знакомую походку различал…
Она в последний день до утра просидела,
И у нее на ручке холодела
Его морщинистая желтая рука…
Она ему закрыла и глаза.
XIV.
И вот она теперь здесь, под травою, рядом,
А он над ней… О, ноша долгих лет,
Не взятая под спуд бесовским адом!
Тебе, мертвец, успокоенья нет!
Не потому ль не заросла доныне
Могила старая, не потому ль на ней
Еще лежит комками липко глина,
И дерн не врос болячками корней?
И бросила луна свой острый луч, и мальчик
Вскочил на дерн, и загрозился пальчик:
— Ты ошибаешься, мой крестник! Константин —
Твой внук, твоей могилы властелин!
XV.
«Но — захоти — и я его подвину,
И тотчас будет место для тебя,
И ляжете вы с Костенькой по чину —
Под аналойчик ты, а он согнет себя
В твоих ногах. И будет вам не скучно —
Какой-нибудь забавный анекдот
Расскажете друг другу… Все что нужно!
И Chemin de fer вас ночью развлечет,
Потом потузите друг друга, проигравшись,
Хвать — ночь прошла, а день, едва начавшись,
Мелькнет еще быстрей, здесь ведь всегда народ…
Да, впрочем, сам узнал из года в год.»
XVI.
«Постой, куда? Еще, мертвец, два слова!…»
Знакомый бриллиант блеснул в луне,
И мальчик подбежал, и лунный отблеск снова
Запутался в искомканной травe.
«Вот — камень твой! Тебы он пригодится,
Он — смерть твоя, он — даст тебe покой,
Когда в скитаньях тело утомится,
Когда устав взыскуешь ты другой
Обители, подальше от тревоги…
Разбей его о камень при дороге,
И я тебя заботливо снесу
На кладбище и в гробик положу».
XVII.
«Не хочешь? Не раскаяться бы, крестник!
Шесть лет прошло, и первых лучших лет!
И что из них ты вымучил, кудесник,
И где — в людских тропах твой четкий след?
Где, Петр, твоя возлюбленная? Раем
Ее, должно быть, ты счастливо окружил,
А сам ушел, желанием сгорая,
Втереть в тот рай других, которым станешь мил?
Тебе ужасно нравятся, должно быть,
Селений райских варево и копоть,
Что ты бежишь, ее оставив там,
Делить восторг с помойкой пополам?»
XVIII.
«А ты, сам ты? Чего ты ищешь? Донца!…
Земля, из края в край, населена людьми
И обтекается одним и тем же солнцем,
И омывается водой одной бадьи!
Ты дно давно достал, внимательные руки
Вонзив до отвращения глубоко,
И в собственный ноющие муки,
И в души тех, кому не повезло,
И в души тех, кто буднями пресыщен,
Кто пошлостью и гнусностью насыщен…
И где же те, кого алкаешь ты!
Они ведь здесь, они ведь — мертвецы!
XIX.
«Уходишь по измызганной дороге
И хочешь неизмызганной души!
Что ж, шествуй, если не устанут ноги,
И ладаном своим свой темный путь души!
Нам — все равно: залог у нас в кармане,
И если взвоют черти по тебе —
Их дело, думали б, как следует, заране
И о тебе и о твоей судьбе!
Прощай и помни лунную загадку —
Меня и бриллиант, и заведи тетрадку,
И заноси в тетрадку по графам
Все донца, приближающие к дням!»
XX.
Исчез в траве… И зашумели сосны,
Печальные в тоскливом сентябре:
«Уходим ждать сверкающие весны
В мятель зимы, в морозном серебре…
Печально с нужною подругой расставанье -
С листвой: она летит, она уже мертва,
И голых веток жуткое киванье,
Грустя безмолвно, слушает трава.
Придет весна, и листья будут прахом,
Ударит солнце животворным взмахом
Багрового широкого луча,
И только мы откликнемся: „Пора!“»