Взмывай же с твердыни трахитовой,
Мой сумрачный дух, и клекчи,
И, ширяясь в полыме, впитывай
Отошедшего солнца лучи!
И как падает вниз, тяжел
От золота в каменной груди,
Обживший граниты орел, —
В тьму своей ночи и ты пади,
Но в дремоте зари над собою не жди!
1915
ТРАВЛЯ
На взмыленном донце, смиряя горячий
Разбег раззадоренных, зарвавшихся свор,
Из покрасневшего осинника в щетинистый простор,
Привстав на стремена, трубит доезжачий
Перед меркнущими сумерками, — так и ты
Смири свою травлю до темноты.
Над закатным пламенем серебряной звездой
Повисла ночь. Осадив на скаку,
Останови до крови вспененной уздой
Вороного бешеного жеребца — тоску.
Звонче, звонче
Труби, сзывая
Своры и стаи
Голодных и злых
Замыслов — гончих,
Желаний — борзых!
Пусть под арапником, собираясь на рог,
С лясканьем лягут на привязи у ног.
Кровью незатуманенный светлый нож
Засунь за голенище, коня остреножь.
Тщетно ты гикал в степи: «Заставлю
Выпустить счастье мое на травлю».
Брось же потеху для юношей…Нет!
Пока не запекся последний свет,
Любимого кречета — мечту — швырну
Под еще не налившуюся серебром луну!
1916
В АЛОМ ПЛАТКЕ
Топит золото, топит на две зари
Полунощное солнце, а за фабричной заставой
И за топкими кладбищами праздник кровавый
Отплясывают среди ночи тетерева и глухари.
На гранитных скамейках набережной дворцовой
Меж влюбленных и проституток не мой черед
Встречать золотой и провожать багровый
Закат над взморьем, за крепостью восход.
Что мне весны девическое ложе,
Подснежники и зори, если сделала ты
Трепетной неопаленности ее дороже
Осыпающиеся дубовые и кленовые листы?
Помнишь конец августа и безмглистое, начало
Глубокого и синего, как сапфир, сентября,
Когда — надменная — ты во мне увенчала
В невольнике — твоей любви царя?..
Целовала, крестила, прощаясь… эх!
Думала, воля и счастье — грех.
Сгинула в алом платке в степи,
С борзыми и гончими не сыщешь след…
Топи же бледное золото, топи,
Стели по островам призрачный свет,
Полярная ночь!
Только прошлым душу мою не морочь,
Мышью летучею к впадинам ниш
Ее ли прилипшую реять взманишь?
1915
МЕРТВАЯ ПЕТЛЯ
В тобой достигнутое равновесие,
О Франция, поверить не могу,
Когда на предполярном поднебесье
Ручных я помню коршунов Пегу
Все ждешь — свихнувшийся с зубцов уступа
Мотор, застопоривший наверху,
Низринется горбом на плечи трупа
В багряную костистую труху.
Но крепче, чем клещи руки могильной,
Руля послушливого поворот, —
И взмах пропеллера уже бессильный
Полощется, утративши оплот.
Мгновенье обморочное и снова,
Как будто сердце в плоти голубой,
У птеродактиля его стального
Прерывистый учащен перебой.
И после плавный спуск, — так бьющий птицу
О серебро кольца очистить клюв
Спадает сокол вниз па рукавицу
И смотрит в солнце, глазом не сморгнув.
О Франция, одни сыны твои
Могли сковать из воздуха и света
Для дерзких висельников колеи
Свободней и законченней сонета!
1915
МАМОНТ
Смотри — Солнечную гирю тундрового мая,
Булькающую золотом и платиной изнутри,
Вскинул полюс, медленно выжимая.
Сотням Атлантов непосильный гнет,
Кажется, не выдержав, — тонкую пленку
Прободит и скользкой килою юркнет
Внутренность из напряженного живота в мошонку.
Нет! Как из катапульты, из кисти руки
Подбросил солнце и, извернувшись вкруг оси,
Подхватил на лету. Лососи
Вспенили устьев живорыбные садки.
И, отцепляясь, ползут
К теплым теченьям ледяные оплоты,
И киты, почуяв весенний зуд,
Разыгрываются, как нарвалы и кашалоты.
Нырнет и ляжет, отдуваясь от глуби,
И бьет фонтанами двойная струя.
А на заре, леденцом зардевшись, пригубит
Оленью самку парная полынья.
Дымится кровавая снедъ —
В перешибленных моржевых бедрах
Хорьковою мордой белый медведь
Выискивает сальники и потрох.
Охорашивая в снежном трепете
Позвоночника змеиный костяк,
Щиплют, разлакомясь, лебеди
Полярные незабудки и мак.
Слушай —
Словно из шахты ломов звон.
То мамонт, мороженой тушей
Оттаяв, рушит пластов полон.
Все упорней
Нажим хребта и удар клыков,
Желтых с отставшею мякотью в корне.
Чу… Лебединый зов
И гусиный гогот пронзил
Лопуховые уши,
Затянутые в окаменелый ил.
И травоядную мудростью тысячелетий кроткий,
Смотрит на солнце в проломленный лаз
Исподлобья один прищуренный глаз,
А хрусталик слезится от золотой щекотки.
Подними ж свой удавный хобот,
Чудище, оттаявшее в черной крови,
И громовый гимн прореви
Титану, подъявшему солнце из гроба!
Растоплена и размолота
Полунощной лазури ледяная гора.
День- океан из серебра
Ночь- океан из золота.