Самолет мой - крест нательный
на любви безбожной.
Свет неяркий, акварельный
под стрелой крылатой...
Самолет мой - крест нательный
на любви проклятой.
Я сойти давно хочу, да
мал пейзаж окрестный.
Распят я, и нету чуда,
что летает крест мой.
Даль уходит беспредельно
в горизонт неявный...
Самолет мой - крест нательный
на тебе, и я в нем.
1975
ТАМ, ГДЕ ЮНОСТЬ ЖИВЁТ
Там, где жаворонок - лучший поэт
сочинил на голубом полотне
свой простой, неуловимый куплет
и исчез в вышине,
там, где в просеках толпятся цветы,
молодых стрекоз отправив в полет,
далеко, где пес и травы густы,
моя юность живет.
Она бродит по болотам, по ржи,
и порою глухариных токов
под сосной, раскинув руки, лежит
в том краю родников.
Я вернусь туда, в забытый рассвет.
Спросит Юность - Ты пришел навсегда?
Засмеюсь я и подумаю ~ Нет,
и скажу грустно - Да.
И смолой благоухающий лес,
и дурманом усыпляющих трав
Мою душу заберет у небес
и заткнет за рукав.
Я забуду про друзей и врагов
и стою - пацан - рука у виска,
без понятия веков и богов,
и тоска, тоска и тоска...
Погостить недолгий выделен срок,
и других долгов настанет пора.
Я опять покину этот мирок,
как когда-то с утра.
Там, где летние поля в васильках
бесконечные, как жизнь впереди,
я иду, и словно сойка в силках,
бьется сердце в груди.
1975
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ
Проедешь Обводный, и Питер
начнется в окошке вагона,
он справа, когда подлетаешь с востока -
взгляни на него с самолета.
Он вечно в дыму, и на севере -
грязного, сизого тона.
Представь - среди женщин, детей
и чиновников ждет тебя кто-то.
А кто-то не ждет, но от радости
речи лишится,
когда ты измученным телом
вомнешься в парсек коммуналки
и в грустных глазах отразишь
петербургские бледные лица,
увидишь, как мало пространства
и как его городу жалко.
Но это неважно, поскольку
другие миры в нас...
Они необъятны, и даже тоска наша
их не заполнит.
Смотри, говори, прикасайся
к руке непрерывно...
Ты опыт имеешь и знаешь,
что это не больно.
А вот и обои, нелепый рояль
и старинная эта лепнина,
скрипучий паркет в коридоре
длиннющем и черном,
амур запыленный с отбитым
крылом у камина
и я, Петербург, за пристрастье к гармонии
(Боже!) пожизненно твой заключенный.
1975
ЛАДОНИ НА ГЛАЗАХ
Я суетился, глупо жил, спешил в тоске и жажде,
вдруг кто-то руки положил мне на глаза однажды.
Прохладное от глаз к вискам я чувствую касанье -
узнать кого-то по рукам немое приказанье.
И я задумался на миг, качаясь как в вагоне, -
мужчина, женщина, старик?.. неясные ладони...
Кто так уверен, что со мной был близок или дружен.
что до сих пор в судьбе земной он мне зачем-то нужен?
Ах. это ты, мой старый друг, твоя повадка, точно!
Но нет... ладоней полукруг лежит легко, но прочно.
Да, вспомнил я. ведь ты ушел не в лучший день и час мой.
В ладонях теплых хорошо, и память тихо гаснет...
Теперь я понял - это ты! Откуда ты явилась?
Освободи от темноты, откройся, сделай милость!
Твоя вина. моя вина - забудь, и я забуду...
Ты? отгадал я! тишина... нет, не свершиться чуду.
Ах, это мама! мама, ты?! В ответ опять молчанье.
Заговорился. Темноты не видно окончанья.
С ума сошел я, фантазер, ведь ты скрестила руки
в краю лесов, в краю озер на вечныя разлуки.
Невольно так себе я лгу с закрытыми глазами.
Нет! отгадать я не могу, скажите имя сами.
Ах, нет, не убирайте рук! я памяти внимаю
и слышу чей-то сердца стук, но чей? Не понимаю...
Кто так уверен, что со мной был близок или дружен.
что до сих пор в судьбе земной он мне зачем-то нужен?..
1975
СТАРИКИ
В местах, где на граните Петербурга
забыло время то царапину, то шрам,
и тихий свет от солнечного круга
ложится без теней по берегам,
на мостиках горбатых по Фонтанке
и вдоль резных оград особняков
и в солнце, и в туманы спозаранку
встречаю ленинградских стариков.
Их лица, словно карты странствий дальних,
испещрены дорогами времен,
и свет в глазах туманный и хрустальный
скрывает связь событий и имен.
В их памяти лежит тяжелым кладом
эпоха ожиданий и надежд,
тревоги и восторги Петрограда
и ужасы нашествия невежд.
И шаркают они по листьям желтым,
шепча; и щурясь, и качая головой,
и хлеб насущный в сереньких кошелках
касается намокшей мостовой.
И в магазине долго и спокойно
считают мелочь тёплую с руки,
в нелегкий мир и в тягостные войны
ценить они учились медяки.
Их одиночества достойны поклоненья
и в безнадежности своей, и в чистоте,
но равнодушны молодые поколенья
к их краткой и печальной красоте.
На мостиках горбатых по Фонтанке
и вдоль резных оград особняков
и в солнце, и в туманы спозаранку
встречаю ленинградских стариков.
1975
КАНЦОНЕТТА
Ах, представьте, такая случилась беда —
потерпел пораженье в важнейшем я споре. . .
На Босфоре я не был почти никогда,
но спешу, как пролив, все в какое-то море.
Вот такая-то в жизни моей ерунда.
Вы представьте, в мои молодые годы
я рассеяным был, словно по ветру пепел,
и от мыслей на лбу закипала вода,
и познавшим печаль я казался нелепым.
Вот такая-то в жизни моей ерунда.
Удивительных глаз голубая слюда
отражала меня молодым и невзрачным,
и не мог я пройти, не оставив следа,
потому что для опытных глаз был прозрачным.
Вот такая-то в жизни моей ерунда.
Вы представьте, что слов золотые стада
я пасу на бескрайней равнине метафор,
и журчит по страницам святая вода,
и последние книги достал я из шкафа.
Вот такая-то в жизни моей ерунда.