Смотрю я сам не свой: завесой дымовой
бассейн окутан дальний.
К служителю иду и разъясненья жду:
откуда дым в купальне?
«Купалась, — был ответ, — там Целия, и нет
занятия похвальней!
Но так она страстна, так разгорячена,
что воды стали паром,
И как павлиний хвост, как семицветный мост,
пылают плечи жаром!»
«Ах, Целия моя! — в восторге крикнул я, —
люблю тебя недаром!
Как солнце над водой за облачной грядой
струит потоки света,
Так сквозь прозрачный газ, невидимый для глаз,
под стать речам поэта,
Тяжелых кос отлив течет, нетороплив, —
блажен, кто видел это!
И драгоценный крест, какого у невест
и во дворце не встретишь,
Сверкает на груди! — О Целия, сойди,
ты ярче солнца светишь!
Погаснет, как роса, других девиц краса,
а ты и не заметишь!»
ПЯТОЕ,
в котором поэт говорит о муках своей любви к Целии, сравнивая эту любовь то с мельницей, то с колоколом
Влюбился я едва и словно в жернова
попал по чьей-то воле:
Мой гнев, мою тоску в бесцветную муку
они перемололи.
Текучий груз несу: бежит по колесу
поток любовной боли.
Душа моя что медь — ей только бы греметь
и разливаться звоном.
Во все колокола трезвонить начала
любовь в стихе бессонном.
Но к грому не привык мой песенный язык
и отвечает стоном.
Стоцветно в хрустале на праздничном столе
играет отблеск рая.
Так сердце у меня от страстного огня
пылает, не сгорая.
Подобно хрусталю я пенюсь и киплю,
наполненный до края.
In eandem fere sententiam[96]
Судьба играет мной, что куклой на шнуре,
Без слов покорствую слепой ее игре,
Дрожу, как конопля в снедающем костре.
Твой облик неземной во сне и наяву
Преследует меня, подобно колдовству,
Не женщиной тебя — богиней назову!
ШЕСТОЕ,
в котором поэт горюет в разлуке с возлюбленной, тревожась за нее и сравнивая ее со своей душой
Страдалец во Христе в молитвах и посте
проводит жизнь земную,
А я стеной стою за Целию мою,
о ней одной ревную:
Не дай вам Бог узреть, как дьявол ловит в сеть
красавицу иную!
Печален мой удел — я сердцем оскудел
с возлюбленной в разлуке.
Куда пойду теперь? Кто мне откроет дверь?
Чьи обогреют руки?
Будь проклят скорбный час, разъединивший нас,
виновник этой муки!
Что странного, когда, веселости чужда,
душа о смерти просит?
Но смерти нет пока — лишь смертная тоска
отвергнутого косит.
Лишь смерть, как верный друг, спасение от мук
влюбленному приносит.
СЕДЬМОЕ,
в котором поэт описывает горюющую Целию
Рыданья соловья в лесу услышал я
задолго до заката,
Людской он проклял род: птенцов его, сирот,
пастух унес куда-то.
Так Целия в тот день, бесплотна, точно тень,
оплакивала брата.
Но от рассветных рос красней бутоны роз,
бесцветные вначале.
От чувственной тоски прекрасней лепестки,
поблекшие в печали.
Так Целии черты печатью красоты
прощанье увенчали.
От скорби роковой поникла головой,
на гроб роняя слезы.
Так смотрится в поток надломленный цветок,
когда стихают грозы.
Так бусинки росы в смиренные часы
дрожат на листьях розы.
ВОСЬМОЕ,
в котором поэт терзается беспричинными подозрениями
Покоя не найду, измаявшись в чаду
нелепых подозрений.
Не замолить греха ни пылкостью стиха,
ни жаром уверений:
За темный этот бред достойной казни нет —
я всех людей презренней!
Неизлечимый яд сомнения таят —
им счастье не по нраву.
Простить не хватит сил безумцу, что вкусил
ревнивую отраву.
Он недостоин той, кто высшей красотой
наделена по праву.
Без мысли в голове он следует молве —
спасти его не пробуй!
В безумье одинок, он ревности клинок
оттачивает злобой.
К советам дружбы глух, лелеет каждый слух
ревнивец узколобый.
Разумный человек не отойдет вовек
от очевидных истин.
С неправдою в борьбе он верен лишь себе,
суров и бескорыстен.
Тому, кто разглядел причину слов и дел,
ревнивец ненавистен.
О ревность, сколько зла ты людям принесла,
как ты хитра, проныра!
Твой посылая дар, Геракла в адский жар
толкнула Дианира.[97]
Пока любовь мертва и царствует молва
сердцам не будет мира.
вернуться
97