На смерть Гумилева
Иду быстрей по Невскому вперед,
Куда, зачем не знаю и сама,
Но только прошлый не вернется год
И будет новой снежная зима.
Я вспоминаю Мойку всю в снегу,
Его в дохе и шапке меховой
И с папиросой дымною у губ,
И то, как он здоровался со мной.
Потом, прищурив глаз, лениво шел
К столу, где мы садились в длинный ряд,
Клал папиросы медленно на стол.
Я не увижу больше серый взгляд.
Из ресторанных глаз пронзает свет,
Томительно зовут, зовут смычки.
По Невскому проспекту сколько лет
Отстукивают осень каблуки.
Земной шар
А небо вызвездило слишком рано.
Стою и щит в протянутой руке,
И вижу шар земной во мгле багряный
Стал родинкой на девичьей щеке.
Где заклинанье верное, где слово?
Как я нарушу силу колдовства?
Кругом все пусто, никого живого,
И только жутко шелестит листва.
Вдруг в небе туча черная повисла
И барабанный бой гремит, гремит.
Неведомые, огненные числа
Легли дождем на мой склоненный щит.
«Ради слов коротких и длинных…»
Ради слов коротких и длинных.
Ради трудных, бессонных ночей,
Забываю и небо синее
И томленье пустынных дней.
Вдаль уходит осенний вечер,
Слышны взмахи ночного крыла.
Восковые мерцают свечи.
Я когда-то раньше жила.
И во власти ночного дурмана
Вспоминаю иные слова,
А в груди расширяется рана
И все шире в глазах синева.
Неожиданно утро настанет.
Я усталой, холодной рукой
Открываю тяжелые ставни
Под напевы чужой мостовой.
«В платье из рыжего ситца…»
В платье из рыжего ситца,
В сером, линючем платке,
Скоро месяц колдует вдовица
И гадает любовь по руке.
Отвисают тяжелые груди,
Улыбается чувственно рот,
Выступает округлый живот
И зовут ее осенью люди.
Два коричневых, толстых жука
Подползают глаза его ближе.
Тело сжала чужая рука
И дыханье горячее лижет.
«От бессонницы ломит тело…»
Посвящается Н.О.
От бессонницы ломит тело
И колени трудно согнуть.
Скоро город оставлю белый
И ступлю на солнечный путь.
Но два глаза вползли в мою душу,
Обожжен поцелуем рот.
Листья падают глуше и глуше,
Ветер кружит их желтый полет.
Эту встречу нигде не забуду,
Как и дымный город ночной.
И желаньем томиться буду
И чужою, не русской зимой.
В Доме поэтов
Рояль — в тюрьме бренчат оковы,
Бросает люстра косо свет.
Но просижу всю ночь я снова.
Кругом столы — дороги нет.
Сквозь пелену густого дыма
Мелькают прошлого огни,
Морозные, крутые дни,
Антоновкою пахнут зимы.
Пронзенный солнцем старый дом
И ночью легкость сновидений,
А в детской розовые тени
И шар воздушный с петухом.
Звенят ненужные напевы.
Часам я потеряла счет,
Но тот стоит у двери слева,
Чей жадный взгляд ответа ждет.
«Чтоб она так громко не звенела…»
Посвящается К. Вагинову
Чтоб она так громко не звенела,
Я душу спрятала в большой карман.
Остался только след колючих ран.
По улицам бредет пустое тело.
Ты стал бояться потемневших зал
И не ласкаешь больше мои руки.
Ты бьешься, бьешься в непонятной муке.
Зачем ты звон моей души украл!
Эшелон
Посвящается К. Вагинову
Мой дом разрушил ветер старый
И песни прежние унес.
А люди спят на грязных нарах
Под равномерный стук колес.
Далеким стал прощальный вечер,
Ночной туманный Петроград
И поцелуй последней встречи,
И на лету последний взгляд.
Вагон качается устало,
Фонарь мигает в темноте,
И только сердце — месяц алый
Давно распято на кресте.
«Снег упал мне в душу белый…»
Посвящается К. Вагинову
Снег упал мне в душу белый,
В небе черном звездный взгляд.
Странно проходить без дела
Чуждых улиц длинный ряд.
Колокольцев переливы,
Скрип саней, трамвайный гром.
А у Финского залива
Тихий город, старый дом,
И твоя улыбка, милый,
Длинная твоя шинель.
Колокольцев звон унылый.
В сердце жгучий, белый хмель.
В Риге
Кругом гостиничная мебель,
Картина в раме золотой.
И свет бросает неживой
Луна с полуночного неба.
Здесь были люди и ушли,
Но сердце бьется также ровно
И только в мыслях образ скован
Далекой, северной зимой.
Да я узнала нет чудесней
Твоей Россия глубины.
Тяжелые я вижу сны,
Мне звонкие не снятся песни.
Обычный бархатный диван
Усталое сжимает тело,
И свет луны струится белый
На недочитанный роман.