Выбрать главу
А ты — каков твой труд? И в чем твои заслуги? Ни в чем! Ты родился — и получил престол. Как я, сосал ты грудь, беспомощен и гол, Ты вырос, и теперь тобой народ задушен. Твой аппетит велик, но гений твой тщедушен. В один прекрасный день ты, честолюбец злой, Наскучив помыкать лишь собственной страной, Свой устремляешь взор на чуждые владенья, Так смотрит иногда, томясь от вожделенья, Прожорливый козел в соседский огород. Решил ты: покорю еще один народ! Пособник алчности твоей неукротимой, Священник-лицемер, служитель бога мнимый, Напутствует тебя. И вот, закон поправ, Ты, славен и велик, бесстыден и кровав, Хватаешь ту страну, которая поближе. Трепещет вся земля в негодованье. Ты же, Обучен с юных лет искусству пожирать, Без угрызений в бой свою бросаешь рать, Чтоб уничтожить все в огне кровавой сечи Ударами штыков и залпами картечи. Все просто и легко: громи, потом владей! Кто смеет утверждать, что ты — тиран, злодей? Посажен ты на трон и облачен в порфиру. Помазанник! Монарх! Ты богом послан миру; Все люди, вся земля тебе принадлежат… И ты на этот мир обрушиваешь ад! Сметая города, через леса и реки Несется смерч войны. Ни старцы, ни калеки, Ни матери с детьми — никто не пощажен. Ты смерть принес мужьям и отнял честь у жен, И, хищнику даря благословенье храма, Молебном благостным, куреньем фимиама Поп освятил разврат, убийства и грабеж. И на коленях все, кто уцелел.
Так что ж — В ком больше низости, жестокости, коварства? Я в плен беру гроши, а ты воруешь царства!

СОЛОМОН

Я царь, и власть моя мрачна и беспримерна, Я храм свой воздвигал и рушил города. Хирам, строитель мой, Харос, сатрап мой верный, — Они со мной всегда.
Один был уровнем, другой — мечом тяжелым. Я дал им власть творить — и дух мой утолен, И как ливанский кедр, пятой поправший долы, Мой голос вознесен.
Восходит к богу он. Рожден я преступленьем, Огромный мрачный ум мне дан, и демон злой Меж волею небес и собственным паденьем Меня избрал судьей.
Внушаю трепет я, и путь кажу я правый, Я покоритель стран, я вождь на всех путях. Как царь, я подданных давлю тяжелой славой, Как жрец, несу им страх.
Мне снятся празднества и боевые схватки, Перст, пишущий огнем: «Мане, Текел, Фарес», Походы, конница в кровавом беспорядке, Мечей и копий лес.
Велик я, как кумир, в чьем облике угроза, Таинственна, как сад, укрытый от очей Но пусть я царственней, чем молодая роза В исходе майских дней, —
Возможно силою отнять и скипетр власти, И трон мой, и стрелков у башенных ворот… Тебя лишь, нежный друг, от сада этой страсти Никто не оторвет!
Нельзя отнять любви, всегда меня живящей, О дева бледная, чей взор из-под ресниц Несет мне свет в ночи, — лишить лесные чащи Поутру пенья птиц!

18 января 1877

АРИСТОФАН

Хор юных девушек под ивами щебечет, Из-под густых волос на миг сверкают плечи, Амфора полная не может помешать Им, встретя Дафниса, чуть шаг свой задержать Иль крикнуть старику: «Меналк, привет!» А ивы, Чью дрему разбудил смех юности счастливой, Свиданье любящих скрывают за листвой. Был долог поцелуй, так долог, что домой Амфору принесут расплесканной, и строго Заметит бабушка за пряжей у порога: «Где пропадала ты? Кто смел тебя обнять И воду по пути так дерзко расплескать?» Но, грез полна, молчит красавица с амфорой. Когда на поле тень отбрасывают горы И медленно скрипят колеса за рекой, Так хорошо мечтать о жизни и душой Лететь в грядущее! Но сердцу все неясно: Знать ничего нельзя, завидовать напрасно. Одна лишь мудрость есть: люби! Кругом весна. Цветами вдоль дорог нас радует она, Апрельской свежестью, веселым птиц порханьем, Постелью мягкой мха, раскрытых роз дыханьем И тенью, пляшущей среди полян лесных. Со смехом женщины идут домой. Средь них Немало в болтовне задержится у сада. Но мужа ревновать, бранить сейчас не надо, Не то и малыша недолго испугать. В короне из плюща к нам Пан пришел опять.

1 февраля 1877

ПЕТРАРКА

Ее здесь больше нет, и все ж она со мной, Ночь в глубине небес, день в темноте лесной! Что значит смертный взгляд перед духовным взглядом? Грустишь; любимой нет сейчас с тобою рядом; Но в тьме еще ясней ее мой видит взор. Звезда уже взошла, сияя, на простор. Я вижу мать свою, которой нет. Я вижу Тебя, Лаура. Где? В лучах, и к сердцу ближе. Я вижу, я люблю. И здесь ты или нет — Ты предо мной всегда. Все — тьма. Один лишь свет — Любовь! Любить всегда! Судьбу свою равняя С богами, я твержу: люблю, люблю тебя я. Умом даров любви, Лаура, не понять. Вот лучший дар ее — ушедших зреть опять. Да, ты сейчас со мной, хоть нет тебя на свете, Я вижу вновь тебя в небесном, нежном свете! Ужель, твержу, — она, что скрылась навсегда? Взгляд говорит мне: «Нет». Душа мне шепчет: «Да».

13 июня 1860

АНДРЕ ШЕНЬЕ

Красавица моя, возня и щебет птиц В деревьях, тростниках, на поле средь кошниц, Полет орла в лучах на высоте лазурной, Забавы нереид в веселости их бурной, Что брызжут пеною и пляшут средь валов, Прибой, зовущий вдаль мечтанья моряков, Игра морских богинь в кипящей легкой пене, Ныряющих в волнах, как ты в листве весенней, — Все, что сверкает, жжет там, на черте зыбей, Не стоит ничего пред песнею твоей! В сердцах самих богов ты пеньем радость будишь. Пускай надменна ты — и все ж меня ты любишь, И на коленях я держу тебя. Порой Психея, как и ты, вступала в спор со мной, Чтоб с божеством своим потом в объятьях слиться. Как осуждать любовь? Любить — опять родиться, Любить — вкушать из рук того, кто сердцу мил, Все, что небесного нам в тело бог вложил, Быть светлым ангелом с простой земной душою. Не отвергай меня! Не будь скупой со мною. Дадим простор любви! В ней истина живет. О, страсть, летящая в бессмертный синий свод! Экстаз! Стремленье ввысь! Душа во мне смеется. Ты грезишь. В такт с моим твое сердечко бьется. Пусть птицы нам поют, пускай ручьи журчат. Им завидно, мой друг! Любить здесь каждый рад. Идем бродить в лесу, что ветерком волнуем! Нас звезды вновь зовут забыться поцелуем. Так львица ищет льва средь скал в полночный час. Пой! Надо петь. Люби! Любовь — вот жизнь для нас! Пока смеешься ты, пока я в ослепленье, Спешу тебя врасплох застать в твоем смущенье, И поцелуем ты простить меня не прочь. Над нами мрачная уже спустилась ночь, И тени мертвецов в Аиде средь развалин Глядят, как в их краю, который так печален, Созвездья тусклые, Эребом зажжены, Кровавый отсвет льют средь Стиксовой волны.