Выбрать главу
Но если бог — вещей предвечное начало, Обозначение иное идеала, Который хаосу единство придает И в коем мир себя как личность познает; Вселенская душа, чьим пламенем чудесным Возжен бессмертный свет в моем земном, телесном И обреченном в прах вернуться существе; Когда он — Абсолют, с которым я в родстве; Тот голос внутренний, который возвещает, Где истина, и злых деяний не прощает, Дает мне знать, какой из сил враждебных двух Я к действию влеком; свободный ли мой дух, Животный ли инстинкт — мой подлинный водитель; И коль он бытия таинственный зиждитель, Кем полнится душа в неизреченный час, Час взлета к небесам, когда святой экстаз Ей крылья придает и, чуждая метаньям, Стремясь творить добро, готовая к страданьям, Она взмывает ввысь, ветрам наперекор, Чтоб вырваться из туч на голубой простор, Влечется тем сильней, чем тьма черней и гуще, За горизонт, к заре, и славит день грядущий; Коль божий промысел — такая глубина, Которой ни постичь, ни обнаружить дна Не в состоянии попы мастей различных; Коль не разъять его и не расчесть первичных Частей, слагающих понятье «божество»; И в образе людском нам не узреть его — Затем что он есть бог безликий и незримый И в сыне божием отнюдь не воплотимый; Отнюдь не «бог-отец», но жизни всей родник, Источник юности, а не брюзга-старик; Когда он тот, о ком создатели религий Не знают ничего, о ком молчат их книги, Но ведают о ком младенец и мертвец, Которым явлен он, как сущего венец; Коль съесть его нельзя при таинстве причастья; И если он не враг любви, земному счастью; Когда собой он все объемлет существа; Коль он есть Целое, которое едва Помыслить можем мы без головокруженья, Но чувствуем душой в минуты озаренья; Когда его нельзя сковать, вогнать в канон; Коль катехизисом он не узаконен; А речь его слышна нам в грохоте циклона — Не в бормотании с церковного амвона; Коль он в величии своем для нас незрим, Но есть во всем, везде — везде неуловим — В былинке крохотной, в безмерности надзвездной… Коль небо — храм его, вероученье — бездна, Когда им созданы гармония светил И равновесие присущих духу сил И волею его пребудут в постоянстве Добро, Любовь, Мораль — как и миры в пространстве; Когда он столь велик, прекрасен и высок, Что жалким кажется и слабым слово «бог», — Тогда, епископ, мы меняемся ролями! С тобою мы идем различными путями: Тебя влечет во тьму, где смерть, и тлен, и зло, Меня — туда, где жизнь и где всегда светло. Тогда, епископ, ты плутуешь, как картежник; Тогда я верую, а ты вот — злой безбожник!

27 июля

"А! Это — дикий бред! Не примиримся, нет! "

А! Это — дикий бред! Не примиримся, нет! Встань, с яростью в душе, с мечом в руке, средь бед, О Франция! Хватай дреколья, камни, вилы, Скликай сынов, полна решимости и силы! О Франция, тобой отвергнут был Мандрен, — Теперь Аттилу бог послал тебе взамен. Покончить пожелав с народом благородным, В ком род людской явил свой пламенный восход нам, Опять, как искони, орудьем рок берет Чудовищ и зверей невиданных пород О Франция моя, ты ль покоришься? Ты ли Согнешься? Никогда! Конечно, заслужили Мы участь горькую — врагу попасться в пасть! Но горше будет нам, коль скажут: «Мнили пасть, Как некогда Мемфис, Солим, Афины, Троя, — В громах и молниях эпического боя! И — чувствуют себя среди могильной тьмы Немыми жертвами насилия, чумы, Разбоя, голода, — бессмысленны и тупы!» Мы ждали грозных львов, а оказались — трупы!

"О, что за жуть! Народ — палач народа-брата! "

О, что за жуть! Народ — палач народа-брата!
А нашего родства издревле узы святы! Из чрева одного мы вышли, и слита Ты с Галлией была в давнишние лета, Германия! Деля и радости и беды, Как братья мы росли — и в том была победа. Росли мы дружною, счастливою четой, И Каин Авеля не донимал враждой. Велик был наш народ, и Тацит не впустую Сказал о нас и вас, германцы, повествуя: «Они горды. У них лишь женщина скорбит, Мужчина ж — учится не забывать обид». Чуть Рим орлов своих вносил в наш край, бывало, Клич вендов боевой подхватывали галлы, И консул погибал, сражен ударом в тыл, И к Ирменсулу Тевт на помощь приходил. Опору верную в столетьях пронесли мы — Удар меча и взмах крыла неукротимый. Пред алтарем одним, во глубине лесов, Распластывались ниц, услыша тайный зов, Бретонцы нантские и кельнские тевтоны. Когда сквозь мрак неслась валькирия смятенно, Одну и ту ж звезду, что на ее груди, Наш Бренн и Герман ваш видали впереди. Высокомерье сбавь, германец, и взгляни-ка На дальний небосвод! Покуда в галла дико Ты всаживаешь нож, победой опьянен, Покуда топчешь ты и право и закон, Венчаясь лаврами отпетого бандита, — Там наши пращуры посмертной дружбой слиты.

ПОСЛАНИЕ ГРАНТА

Как! Провозвестница невиданной весны, Ты, кем Франклин, и Пени, и Фультон рождены, Страна, где воссиял свободы свет когда-то, Приветствия шлешь тьме? С бесстыдством ренегата Благословляешь ты немецкую картечь И в ризы белые пытаешься облечь Чернейшие дела, отступница свободы! Зачем же некогда фрегат французский воды Атлантики рассек и храбрый Лафайет На помощь поспешил к повстанцам в Новый Свет? Ты, факел погасив, во тьме провозгласила: «Кулак — вот божество! Всего превыше — сила! Мы отменяем всю историю земли. Растоптанный прогресс пусть корчится в пыли! Мы перл создания: народом-эгоистом Нам подобает быть. Меж чистым и нечистым Нет грани никакой, и кто силен, тот прав, Свободу, долг, закон и истину поправ. Пусть, прусским кованым примята сапожищем, Стенает Франция над горьким пепелищем. Все выбросить пора: Вольтера и Христа… Пусть правит солдафон ударами хлыста!» О ты, чей эшафот своей зловещей тенью Затмил Америку, обрек ее крушенью, Джон Браун, мученик, веревку палача Сорви с себя, воспрянь и отхлещи сплеча Того, кто, сея зло измен и преступлений, Навеки заклеймен проклятьем поколений! Да! Франция пришла Америку спасти: Свой обнажила меч и вольность обрести Ей братски помогла в суровую годину. Америка же ей кинжал вонзила в спину!