Допустим, что дикарь, издав победный клич,
Скальпировал врага, подбитого как дичь,
И, человечины дымящейся отведав,
Пред прусским королем, главой всех людоедов,
Простерся ниц; его я оправдать готов:
У них один закон — закон глухих лесов.
Когда же человек, в котором воплощенье
Мы видим истинно гуманного правленья,
Который озарен сиянием лучей
Америки — страны прославленной своей,
На брюхе ползает пред скипетром державным,
Пятная Новый Свет деянием бесславным;
Великий свой народ постыдно предает
И Франции в лицо бессовестно плюет;
Когда он делает народ свой сопричастным
Победам мерзостным и торжествам ужасным;
Когда — убийцам друг и честным людям враг —
Он втаптывает в грязь свободы гордый флаг;
Когда Америку он делает блудницей;
Когда она, склонясь пред гнусной колесницей,
Целует сапоги злодея-короля, —
То содрогается от ужаса земля!
Встревожены в гробах борцов великих тени:
Костюшко гонит рой чудовищных видений;
Волнуется Спартак, и стонет Джефферсон;
Линкольн сегодня вновь злодейски умерщвлен!
Америка! К твоей я совести взываю!
Я тяжко оскорблен. Я плачу, я рыдаю…
Я слишком горячо любил тебя всегда.
Светила миру ты, как юная звезда, —
Нет, не одна звезда, а целое созвездье!
Поруган звездный флаг! Он требует возмездья!
Когда-то Вашингтон пустил коня в галоп,
И где он проскакал, там искр блестящих сноп
Взметнулся до небес; на знамя искры пали,
И вот — тринадцать звезд над миром засверкали!
Теперь, увы, их свет почти совсем померк…
Проклятье же тому, кто вероломно вверг
Народ Америки в пучину дел позорных
И знамя превратил в созвездье пятен черных!
ПУШКЕ «ВИКТОР ГЮГО»
Внимай. Придет пора — твое услышу слово.
Орудие! Гроза! Боев герой суровый!
Дракон неистовый, чей раскаленный рот
Однажды пламенем и грохотом рванет!
Громада грузная, отлитая из молний, —
Слепую смерть пошли и строгий долг исполни:
Мой город охрани. Вот мой завет тебе!
В братоубийственной безмолвствуя борьбе,
С родного рубежа — рычи! Вчера из горна
Ты вышло, гордое, сверкая непокорно.
«Красавец!» — женщины тебе шептали вслед.
Тевтоны под стеной. Из блеска их побед
Ползет позор. Париж, великий брат свободы,
Князьям грозит призвать в свидетели народы.
Нам предстоит борьба. Приди, мой сын! Припав
Друг к другу, мы с тобой в один сольемся сплав,
Мы обменяемся с тобою, мститель черный:
Мне в сердце бронзу дай, влей в медь мой дух упорный!
Он близок — день: с валов твоя раздастся речь.
В зарядном ящике уже лежит картечь.
Гремя по мостовой за восьмерной упряжкой,
Меж радостной толпы, ты повлечешься тяжко
Среди разрушенных домишек бедноты —
Занять почетный пост, где высятся форты,
Где, саблю сжав, Париж встречает натиск вражий.
Там непреклонно стой на неусыпной страже!
И так как я всегда, насколько было сил,
Прощал, и снисходил, и кротостью лечил;
И между буйных толп, — бродя ль в изгнанье сиро,
На форум ли придя, — я сеял зерна мира
Под вечный спор людской, средь гула и тревог;
И цель великую, что дал нам кроткий бог,
Я всем указывал, смеясь или печалясь;
И мне, мечтателю, кто ведал скорбь, казались
Единство — библией, евангельем — любовь, —
Ты, страшный тезка мой, лей беспощадно кровь!
Ведь перед ликом зла любовь должна стать злобой:
Не может светлый дух склониться пред утробой,
Не может Франция стать варварству рабой;
Величье родины — вот идеал святой!
Теперь он стал, наш долг, столь ясным и великим —
Быть непреклонными пред ураганом диким
И охранить Париж — и всю Европу с ним —
Своею твердостью и мужеством своим!
Ведь если Пруссия избегнет должной кары,
На все прекрасное падут ее удары:
На братство, равенство, надежду и прогресс;
Кто Францию громит, тот гонит свет с небес
И тигру отдает народ на растерзанье!
И надо возвести, во тьме заслышав ржанье
Аттилиных коней, несущих смерть и плен,
Вокруг души — кольцо несокрушимых стен!
Так Рим, чтоб мир спасти, стоящий под ударом,
Быть должен божеством, Париж — титаном ярым!
Вот почему, строфой лазурной рождены
И лирой встречены, орудия должны
Направить на врага зияющие глотки;
Вот почему поэт, задумчивый и кроткий,
Творить зловещее из блеска принужден;
Пред злобой королей, лакеев бездны, он,
Желая мир спасти от наступленья ада,
Узнал, что не мечтать сейчас, а драться надо,
Сказал: борись, рази, разбей, громи, гори! —
И создал молнию из трепета зари!
ФОРТЫ
Как свора верных псов, наш город сторожат
Могучие форты: ведь мог же гнусный гад
Порою доползать до самых стен Парижа!
Хитер опасный враг; его орда все ближе.
Их девятнадцать здесь, на кручах, на холмах;
Тревожно ждут они, врагу внушая страх,
И, чтоб не удались коварные затеи,
Всю ночь вытягивая бронзовые шеи,
Бессонно стерегут людей, объятых сном,
И в легких бронзовых клокочет смертный гром.
По временам холмы внезапно в тьму густую
Бросают молнии — одну, потом другую.
И снова ночь, — но вот почуяли они
Угрозу в тишине, в покое — западни.
Напрасно кружит враг, — он лишь теряет время;
Они же — бдительны и сдержат вражье племя
Орудий, рыщущих вдали, сквозь плотный мрак.
Париж — могильный склеп, темница, бивуак,
Средь мира темного безмерно одинокий,
Стоит, как часовой, покуда сон глубокий
Его не свалит с ног. Покой объемлет всех —
Мужчин, детей и жен. Стихают плач и смех,
Стихают площади, мосты, колеса, топот
И сотни сотен крыш, откуда сонный шепот
Исходит — голоса надежды, что твердит
О вере, голода, который говорит
О смерти. Смолкло все. О, сны! О, души спящих!
Тишь, забытье… Но их не усыпить, грозящих.
И вот внезапно ты очнулся… Страх и дрожь…
Прислушался едва дыша — и узнаешь
Густой, глубокий гул, как будто стонут горы;
Селенья вздрогнули, внимает мрачный город,
И вот на первый гром ответствует второй —
Безжалостный в своей угрюмости, глухой,
И новые во тьме раскаты возникают,
И громы тяжкие друг друга окликают.
Форты! В густых зыбях полночной темноты
Отчетливы для них зловещие черты:
Они заметили орудий очертанья,
Заметили в лесу, чье мертвое молчанье
Нарушил птиц ночных встревоженный полет,
Передвижение чужих полков и рот,
Огни в кустарниках — как волчьи злые очи…
Вы славно лаете, форты, во мраке ночи!
20 ноября 1870