Вооружись колючками, как роза,
Дитя, надень, как дерево, броню
И знай, что плоть твоя должна струиться,
Как пальмовое масло, как вино,
Не иссякая, чтоб в твоем потомстве
Мы пили мед и молоко земли,
Опять прельстясь адамовым ребром;
Пей мед сама, наполнись им, как соты, —
Ты горечи хлебнешь еще, дитя.
Зардевшись сердцем, помни: белый мел
Оставит на тебе следы позора.
С восходом солнца ощути на коже
Соленый вкус спасительного пота,
Чтоб завтра не умыться солью слез.
И чистый дождь прими как дар богов
И за него воздай им плодородьем.
В приливе чувств будь вольной, словно волны,
И смысл придай безжизненным пескам.
Земля не знает ужаса стропил:
Стропила рухнут, испугав геккона,
И треснет глинобитный пол, а брусья,
Изведав в почве смерть, найдут в ней жизнь
Как погребенный в поле клубень ямса,
Как корни баобаба, как огонь.
И воздух не предаст тебя. Как пальма,
Клонись в грозу, но помни, что топор,
Губя леса, дает дорогу белкам.
Будь вечной, словно темная трясина;
Пусть ливни, а не пятки чужеземца
Оставят на тебе свой влажный след.
В полдневный зной себя укутай тенью,
А ночью не страшись нагих небес.
От перца изогнется твой язык,
Как скорпионов хвост, — ужаль опасность,
Но с голубем не бойся ворковать
И на губах храни росу рассвета.
На мне твоя тяжелая рука,
В тебе не ищет вдохновенья сердце,
Не столь летучее, как облака.
Я видел, как свечение прибоя
Медуза гасит разъяренным взором
И пляшет в нем, любуясь темнотою.
А я стоял на берегу в смятенье,
Податлив, как песок, и кровь моя
Текла к земле. Зазубренные тени
Ты разбросала, Ночь, в листве сырой.
И, разгораясь в пестроте твоей,
Приходит горьких чувств безмолвный рой.
Укрой меня, мне ненавистно пенье
Существ ночных! Их зов томит меня,
Непрошеный, как мрака наступленье.
После крушения корабля (государства)
Солнце сморщило мир наконец до размеров,
Каких он достоин, взяв за масштаб муравья, —
Я лежал на песке, в полосе прибоя, вторгаясь
Милями сердца, ума, чужеродного тела
В спичечные структуры. Носки сапог
Торчали, как горные пики. Я опасался,
Что, встав, собью головой стропила их неба.
И поэтому я почел за благоразумие
Подчиниться местным законам: разум пришельца
Обязан всегда сохранять лежачую позу.
Бессознательная попытка пошевелиться
Навлекла тучу иголок, облитых отравой.
Я понял их смысл и положил ладони
Покорно на землю. Хозяева утолили
Мою телесную жажду глотками Леты,
И я погрузился в глубокое забытье.
Скрипели колеса. Толпы людей подводили
Под меня, одурманенного, десятки телег;
Меня опутали нитками и привезли
Живого, как мертвеца, в подобье гробницы.
Я очнулся в просторном здании — это был
Оскверненный храм, ироническое предсказание
Того, что со мной случится. Я научился
Местным обычаям, осторожно ступая
Меж хрупких, как скорлупки, домов, я смотрел
Выше самых высоких башен, заглядывал
В тайные комнаты и в королевский совет
И видел тщеславье павлина, бездушье куклы,
Льстивость и карликовое самодовольство.
Декретом они приблизили солнце к земле
Для соответствия секстанту их мозга,
Сократили орбиты планет и заставили их
вращаться вокруг Великого Солнца Солнц,
Человека-горы, Короля Лилипутов, Владыки
И Грозы их микровселенной!
Стоит ли удивляться, что в лживой стране
Перед правдой пожара я совершил ошибку?
Мог ли пришелец увидеть земное солнце
И признать метеорами спичечные огни
Во дворце, в игрушечном парке, в волшебной роще?
Я видел то, что я видел, и, осквернив
Ручей их реки, потушил пустячный пожар
Струей мочи.
Я не ждал благодарности или награды, я только
Исполнил долг, проявил присутствие духа
И расторопность. Увы! Мой поступок, как дождь,
Оживил давно дремавшие страсти, напомнил
Обычаи и запреты, дал выход злобе —
Долго длилась буря в ночном горшке.