Стихотворения

Сестра ж ее уж слишком молчалива.
            Ты скажешь, что она скромна.
Что ж толку в том? Зато ведь вовсе не видна;
А я хочу, чтобы жена моя блистала,
            Чтоб свет не только красотой —
Талантами, умом и всем обворожала,
Чтоб праздник тот считался за пустой,
Который ей самой украсить не угодно.
А если ж вздумаю явиться всенародно,
            Пущусь в собранье с ней...
Какое торжество! Среди толпы людей,
В глазах у всех она как грация танцует;
Не только что умы — сердца у всех волнует:
                  Того-то и хочу.
            Все вкруг нее теснятся,
            Все ахают, дивятся.
            А я — стою спокойно и молчу;
      Гляжу на всех с улыбкой сожаленья
И думаю: «Ей дань платите удивленья,
      А мне — завидуйте, друзья!»
      И вот уж шепчут, слышу я:
«Вот муж ее, вот он», — и вкруг меня народу
Ужасная толпа, и мне уж нет проходу!» —
       «Умерь его, мой друг, — сказал Честон, вставая, —
И выслушай совет — я в двух словах скажу:
Супругой доброй быть способнее Аглая.
Поверь, блистать всю жизнь не может человек —
С женою жить не год, не два, а целый век.
            Теперь прощай, — в деревню еду,
Мне хочется поспеть на станцию к обеду;
Смотри ж, Клеон, держи совет мой в голове!»
Простился; а Клеон подумать обещался...
            И на Эмилии спустя недели две
            С большим парадом обвенчался.
Три года минуло, и вот опять Честон
            В столицу возвратился;
Оправиться едва успел с дороги он
И тот же час к приятелю пустился.
«Ну вот, Клеон, опять в Москве я наконец:
Куда, мой друг, давно с тобой мы не видались!
            Ты был жених, когда расстались,
Теперь любовник, муж и счастливый отец...
Но ты нахмурил лоб, молчишь, не отвечаешь?
Какой ужасный взгляд — ты стал совсем другим,
            Тебя, по чести, не узнаешь!
Давно ли чудаком ты сделался таким?» —
«Давно ль? С тобой на что таиться...
С тех пор, как за грехи задумал я жениться!» —
«Возможно ли, Клеон? Да разве уж жена
            Твоя в собраньях не блистает?» —
«По-прежнему всегда окружена
И всех собой обворожает». —
«Талантов, что ль, убавилось число?» —
«О нет... ведь нравиться желанье не прошло:
В мазурке и пенье она весьма успела!» —
«Так что ж? Неýжели богиня подурнела?» —
             «Богиня, скажешь, красоты?..» —
«Да это говорил не я, мой друг, а ты!» —
«Не может быть! Я толк немного в этом знаю!
И что в ней нравится — никак не понимаю,
У ней во всем лице нет правильной черты». —
«Скажи же наконец, что сделалось такое?» —
«А то, Честон, что добрая моя жена
Долг матери считает за пустое:
По балам каждый день, в гостях разряжена!
Супружеской любви в ней даже нет и тени:
Со всеми страх мила, но только не со мной;
И если я когда останусь с ней одной,
Тотчас пойдут и спазмы и мигрени...
И сверх того, злодейка так хитра,
Что в свете прослыла предоброю женою,
Я мученик — и все ж смеются надо мною!» —
             «А где теперь ее сестра?» —
«Давно уж замужем, Людмил на ней женился:
            Ну, видно, богу он молился!
            Как счастливо живет он с ней!
Она всегда с детьми, всегда в семье своей.
В женитьбе испытал Людмил одно блаженство;
            За что ж такое неравéнство?
Один счастлив, другой судьбою угнетен;
За что ж не он, а я жить должен несчастливо?
Куда, подумаешь, судьба несправедлива!» —
«Напрасно ты винишь судьбу,— прервал Честон,—
            Вини себя в своей печали:
С Людмилом оба вы нашли, чего искали!
Аглая попросту без пышных всех затей
            Живет для мужа и детей;
Зато твоя ловка, по моде разодета,
Пленяет всех, а мучит лишь тебя;
Но кто же виноват? Ты взял жену для света,
            А он женился для себя».