Тихо скажешь мне: «Мальчик неистовый,
Это я у порога стою.
Ты, как книгу, меня перелистывай,
Как любимую книгу свою.
Ты позвал меня в звонкие Китежи,
Ты писал: возвращайся, спеши.
Я пришла — всё, что вздумаешь, вытеши
Из моей белоствольной души.
О тебе тосковала под кружевом
Никому не открытая грудь.
Пожелай, мой высокий, мой суженый,
У моих родников отдохнуть».
И влюблённый и гордый раздвину я
На заре занавески окна —
Пусть приходят на таинство львиное
К нам в свидетели даль и луна.
И сплетённые в самое нежное,
Мы венчальные скажем слова,
А в окошке нас церковкой снежною
Перекрестит старушка Москва.
Март 1922
Наше наследие, 1990, № 2.
Поэма гор, художнику
Мой нахмурившийся мастер,
Если ты устал от власти
Человеческих контор,
Если жилистым запястьем
Стиснув поднятый топор,
Ты творишь поэму гор,
Слушай шумы —
Дребезг бочек,
Дрожь машин,
Паденье свай,
Напряжённый шаг рабочих,
Уходящих в тёплый май.
Так гремят каменоломни,
Так шурша пронёсся вниз
С высоты головоломной
Оторвавшийся карниз.
В чаще ухают секиры.
Надорвался паровоз.
Распадаются над миром
Громовые зданья гроз.
Собирай ведущим слухом
Треск стен,
Звенья пил.
Барабан,
Лет круг,
Шхун крен,
Взрыв скал.
Страх стран,
Хруст гнёзд.
Грызь крыс,
Чок чаш,
Трель стрельб,
Плынь звёзд,
Тишь неб,
Всхлипы глин,
Отче наш.
Положи в рабочий ящик
Карк ворон и визг свиней.
Повнимательней и чаще
Слушай грохоты камней.
Посмотри, в котле асфальта
Закипает старина.
Многогранные базальты —
Это гор старинных залы,
Им ровесница — луна.
Заучи, как песнь Гомера,
То, о чём молчит пещера.
И подумай, что хранит
Замостивший жалкий дворик
Огневых времён историк —
Эрратический[2] гранит.
Плач ребёнка, треск селитры
Собери к себе в затвор.
Это всё твоя палитра,
И взыскательный скульптор —
Аскетически бесхитрый
Ты вернёшь нам говор гор.
1932, Никифорово
Наше наследие, 1990, № 2.
Февраль
И в небе сказано слово «февраль»,
И кто-то дверное тронул кольцо,
И странный сосед, запрокинув лицо,
Поёт про светлый февраль.
О, тихая кротость вешних примет
И синькой окрашенный снег.
Задумчивый мальчик, трёхлетний поэт
Мне шепчет, печально лучась —
«Я в ручке зажал предвечерний свет,
Но он растаял сейчас…»
Мы так одиноки у шумных застав,
Где вырос, как вызов, над сводами дамб
Серый завод-металлург.
Нас видят с портфелями в людных местах,
Мы мёрзнем, как все, в молочных хвостах,
Но в жизни остался нам пушкинский ямб
И восковой Петербург.
Как знаем мы жгучую ненависть толп
К тем, кто настежь души не раскрыл.
Шагай же бездумный советский полк
По шелесту сломанных крыл.
Мы кем-то проиграны чёрту в лото,
И нас никому не жаль.
И плачем, и плачем, как в белый платок,
В наш серебряный светлый февраль.
24 февраля 1933
Наше наследие, 1990, № 2.
18 октября 1914 года
Бомба взорвалась в кипящем котле,
С рёвом взметнула солдатскую пищу.
Трое остались хрипеть на земле,
Десять ушли к неземному жилищу.
Вечером в поле туманно-нагом
Ухали выстрелы русских орудий,
Долго куски собирали кругом
И навалили на мёртвые груды.
В яме дорожной в версте от огня
Их забросали землёй прошлогодней,
Гасли осколки осеннего дня,
Фельдшер сбивался в молитве Господней.
Наше наследие, 1990, № 2.
«Курок заржавленный…»
вернуться
2