Утром просыпался я под шум веселый:
Слышались мне взвизги твердого сверла,
Тукал равномерно молоток тяжелый,
Заливалась свистом звонкая пила.
Звуки те сливались в мощные аккорды
Музыки великой — музыки труда.
И под такт их мерный я рукой нетвердой
Первый стих сложил свой в детские года.
Но на свете с счастьем рядом ходит горе:
50 Охватило пламя ночью наш приют,
Превратило в золу огненное море
Всё, что созидал наш многолетний труд.
Одного из близких посреди крушенья
Придавило балкой; брата и меня,
Сонных, полуголых, в шуме и смятеньи,
Мать едва успела вырвать у огня.
Утро озарило нас в открытом поле
Перед грудой пепла, и в последний раз
Здесь мы распрощались с нашей прежней долей,
6 °C людом, окружавшим в дни былые нас.
Всем пришлось искать нам крова и спасенья
В незнакомых семьях, по чужим углам.
Так пловцов во время грозного крушенья
Прибивают волны к разным берегам.
За одной бедою новые стремятся:
Нас в подвальный угол загнала нужда,
Сырость, холод, голод стали к нам врываться,
Жертв у нас искала алчная нужда.
И свершилась скоро первая утрата,
70 Призрак бледной смерти увидал и я:
Над могилой свежей — над могилой брата,
Весь в слезах, стоял я, бедное дитя.
Без друзей, без брата, в незнакомой школе,
В новой обстановке, дикарем смотря,
Я скорбел о прежней невозвратной доле,
Точно от отчизны был оторван я.
Вечно одинокий, тихий, молчаливый,
От детей счастливых робко сторонясь,
Испытал я чувство бедности стыдливой,
80 Прячущей заплаты от нескромных глаз.
Книги, а не дети стали мне друзьями,
После дня ученья, чуть не до зари,
Я сидел над ними, и не раз слезами
Орошались щеки бледные мои.
Я искал ответов на свои сомненья,
Спрашивая страстно: отчего судьба
Одному дарует только наслажденья
И ведет другого к участи раба?
Битва с нищетою — тягостная повесть!
90 Но блажен, кто может каждому сказать,
Что от грязных пятен сердце, ум и совесть
В этой страшной битве мог он отстоять.
В этом-то бодрящем, сладостном сознаньи
И нашлась опора для моей семьи
В тяжкую годину злого испытанья,
В трудовые ночи, в трудовые дни.
Не видали люди, как мы голодали,
Наших горьких жалоб не слыхал народ;
Мы умели молча выносить печали,
100 Мы сносили молча длинный ряд невзгод.
И, вседневно видя бодрую работу,
Я к трудам упорным привыкал и сам,
В песнях изливая горе и заботу,
В песнях отдаваясь радужным мечтам.
Не было в тех песнях строгого искусства,
Ловких оборотов, вычурных стихов;
В них сказалось просто искреннее чувство,
К страждущему люду в них была любовь.
В них я проклял страстно всё, что вызывало
110 Гневные порывы в сердце молодом;
В них одно желанье вновь и вновь звучало,
Чтоб добро в грядущем взяло верх над злом.
Мои песни-дети в молодые годы,
Как ни угнетала тяжкая нужда,
Мне послали силы вынести невзгоды
И пойти дорогой вольного труда.
Не чужою волей мне тот путь навязан,
Не чужим желаньем тот намечен путь,
Я, как птица в поле, всем себе обязан,
120 И спины пред ближним незачем мне гнуть.
С той поры, как стал я признанным поэтом,
Не заходит больше голод в мой приют,
Я не поднимаюсь поутру с рассветом,
Рук мне не мозолит грубый черный труд.
Я живу, как барин между господами,
И вполне, быть может, был бы счастлив я,
Если б я, встречаясь с новыми друзьями,
Лишним на пути их не считал себя.
Правда, эти люди, подчиняясь моде,
130 Ради фраз цветистых, ради громких слов,
Горячо толкуют о простом народе,
Выражают жалость к доле бедняков,
О реформах разных говорят, как пишут,
За словом не лезут никогда в карман,
Только жаль, что ложью возгласы их дыша*
И в порывах страстных слышится обман.