Вокруг стоят прислужники Черчета[7].
И кровь щекочет обонянье им!
Они не верят, что их песня спета,
Что не они, а мы их обвиним!
Пусть палачи с кровавыми глазами
Сейчас свои заносят топоры,
Мы знаем: правда все равно за нами,
Враги лютуют только до поры.
Придет, придет день торжества
свободы,
Меч правосудия покарает их.
Жестоким будет приговор народа,
В него войдет и мой последний стих.
1943
Любимой
Быть может, годы будут без письма,
Без вести обо мне.
Мои следы затянутся землей,
Мои дороги зарастут травой.
Быть может, в сны твои, печальный,
я приду,
В одежде черной вдруг войду.
И смоет времени бесстрастный вал
Прощальный миг, когда тебя я целовал.
Так бремя ожиданья велико,
Так изнурит тебя оно,
Так убедит тебя, что «нет его»,
Как будто это было суждено.
Уйдет твоя любовь.
А у меня,
Быть может, нету ничего сильней.
Придется мне в один, нежданный день
Уйти совсем из памяти твоей.
И лишь тогда, вот в этот самый миг,
Когда придется от тебя уйти,
Быть может, смерть тогда и победит,
Лишит меня обратного пути.
Я был силен, покуда ты ждала —
Смерть не брала меня в бою:
Твоей любви волшебный талисман
Хранил в походах голову мою.
И падал я. Но клятвы: «Поборю!»
Ничем не запятнал я на войне.
Ведь если б я пришел, не победив,
«Спасибо» ты бы не сказала мне.
Солдатский путь извилист и далек,
Но ты надейся и люби меня,
И я приду: твоя любовь — залог
Спасенья от воды и от огня.
Сентябрь 1943
Могила цветка
Оторвался от стебля цветок
И упал, и на крыльях метели
Прилетели в назначенный срок, —
На равнину снега прилетели.
Белым саваном стали снега.
И не грядка теперь, а могила.
И береза, стройна и строга,
Как надгробье, цветок осенила.
Вдоль ограды бушует метель,
Леденя и губя все живое.
Широка снеговая постель,
Спит цветок в непробудном покое.
Но весной на могилу цветка
Благодатные ливни прольются,
И зажгутся зарей облака,
И цветы молодые проснутся.
Как увядший цветок, в забытьи
Я под снежной засну пеленою,
Но последние песни мои
Расцветут в вашем сердце весною.
Сентябрь 1943
Милая
Милая в нарядном платье,
Забежав ко мне домой,
Так сказала:
— Погулять я
Вечерком непрочь с тобой!
Медленно спускался вечер,
Но как только тьма легла,
К речке, к месту нашей встречи
Я помчался вдоль села.
Говорит моя смуглянка:
— Сколько я тебя учу!..
Приноси с собой тальянку,
Слушать музыку хочу!
Я на лоб надвинул шапку,
Повернулся — и бежать,
Я тальянку сгреб в охапку
И к реке пришел опять.
Милая недобрым глазом
Посмотрела:
мол, хорош.
Почему сапог не смазал,
Зная, что ко мне идешь?
Был упрек мне брошен веский;
Снова я пошел домой,
Сапоги натер до блеска
Черной ваксой городской.
Милая опять бранится:
— Что ж ты, человек чудной,
Не сообразил побриться
Перед встречею со мной?
Я, уже теряя силы,
Побежал, нагрел воды
И посредством бритвы с мылом
Сбрил остатки бороды.
Но бритье мне вышло боком,
Был наказан я вдвойне,
— Ты никак порезал щеку, —
Милая сказала мне. —
Не судьба, гулять не будем,
Разойдемся мы с тобой,
Чтобы не сказали люди,
Что деремся мы с тобой!
вернуться
7
В рукописи это слово подчеркнуто и на краю тетради арабским шрифтом написано «актсишаф», что читается справа налево как «фашисткá», т. е. «фашист».