«Все, что было со мной, — на земле…»
Все, что было со мной, — на земле.
Но остался, как верный залог,
На широком, спокойном крыле
Отпечаток морозных сапог.
Кто ступал по твоим плоскостям,
Их надежность сурово храня,
Перед тем, как отдать небесам
Заодно и тебя и меня?
Он затерян внизу навсегда,
Только я, незнакомый ему,
Эту вещую близость следа
К облакам и светилам — пойму.
Нам сужден проницательный свет,
Чтоб таили его не губя,
Чтобы в скромности малых примет
Мы умели провидеть себя.
«Погорбившийся мост сдавили берега…»
Погорбившийся мост сдавили берега,
И выступили грубо и неровно
Расколотые летним солнцем бревна,
Наморщилась холодная река,
Течением размеренно колебля
Верхушку остро выгнанного стебля,
Который стрелкой темный ход воды,
Не зная сам зачем, обозначает,—
И жизнь однообразьем маеты
Предстанет вдруг — и словно укачает.
Ты встанешь у перил. Приложишь мерку.
Отметишь мелом. Крепко сплюнешь сверху.
Прижмешь коленом свежую доску,
И гвоздь подставит шляпку молотку
И тонко запоет, — и во весь рост
Ты вгонишь гвоздь в погорбившийся мост.
И первый твой удар — как бы со зла,
Второй удар кладешь с присловьем
хлестким,
А с третьим — струнно музыка пошла
По всем гвоздям, по бревнам и по доскам.
Когда же день утратит высоту
И выдвинется месяц за плечами,
И свет попеременно на мосту
Метнут машины круглыми очами, —
Их сильный ход заглушит ход воды,
И, проходящей тяжестью колеблем,
Прикрыв глаза, себя увидишь ты
В живом потоке напряженным стеблем.
«Лежала, перееханная скатом…»
Лежала, перееханная скатом,
Дышала телом, вдавленным и смятым,
И видела сквозь пленку стылых слез,
Как снова, смертоносно громыхая,
Огромное, глазастое неслось.
И напряглась, мучительно-живая,
О милости последней не прося,
Но, в ноздри ей ударив сгустком дыма,
Торжественно, замедленно и мимо
Прошла колонна вся.
Машины уносили гул и свет,
Выравнивая скорость в отдаленье,
А мертвые глаза собачьи вслед
Глядели в человечьем напряженье,
Как будто все, что здесь произошло,
Вбирали, горестно осмыслить силясь, —
И непонятны были ей ни зло,
Ни поздняя торжественная милость.
«И когда опрокинуло наземь…»
И когда опрокинуло наземь,
Чтоб увидеть — закрыл я глаза,
И чужие отхлынули разом,
И сошли в немоту голоса,
Вслед за ними и ты уходила,
Наклонилась к лицу моему,
Обернулась — и свет погасила,
Обреченному свет ни к чему.
Да, скорее в безликую темень,
Чтобы след был надежней затерян,
Чтоб среди незнакомых огней
Было темному сердцу вольней.
Шаг твой долгий, ночной, отдаленный
Мне как будто пространство открыл,
И тогда я взглянул — опаленно,
Но в неясном предчувствии крыл.
«Привиденьем белым и нелепым…»
Привиденьем белым и нелепым
Я иду, и хаос надо мной —
То, что прежде называлось небом,
Под ногами — что звалось землей.
Сердце бьется, словно в снежном коме,
Все лишилось резкой наготы.
Мне одни названья лишь знакомы
И неясно видятся черты.