И только сердцу вечно быть виновным
Во всем, что так мучительно давно в нем
И все же чисто, словно в первый час:
Вошла — и руки белые сложила,
И тонко веки темные смежила,
И безысходно в сердце улеглась.
Теперь иди, куда захочешь в мире…
А для меня он ни тесней, ни шире, —
Земля кругом и мерзлая жива,
И вижу я под неподвижной тучей,
Как зеленеет смело и колюче
Нежданная предзимняя трава.
«Тянулись к тучам…»
Тянулись к тучам, ждали с высоты
Пустым полям обещанного снега,
В котором есть подобье доброты
И тихой радости. Но вдруг с разбега
Ударило по веткам молодым,
Как по рукам, протянутым в бессилье,
Как будто неположенного им
Они у неба темного просили.
И утром я к деревьям поспешил:
Стволов дугообразные изгибы,
Расщепы несогнувшихся вершин,
Просвеченные ледяные глыбы,
Висячей тяжестью гнетущие мой лес,
Увидел я… И все предстало здесь
Побоищем огромным и печальным,
И полоса поникнувших берез,
С которой сам я в этом мире рос,
Мне шествием казалась погребальным.
Когда ж весною белоствольный строй
Листвою брызнул весело и щедро,
Дыханье запыхавшегося ветра
Прошло двойным звучаньем надо мной.
Живое лепетало о живом,
Надломленное стоном отвечало,
Лишь сердце о своем пережитом
Искало слов и трепетно молчало.
«Я тебя молю не о покое…»
Я тебя молю не о покое.
Ты иным зовешь меня сюда:
Надо мной бессмертье голубое —
Купола твои, Шах-и-Заинда.
Я пришел не скорбным и не нищим,
Но в священной каменной пыли
Мы смятенным духом вечно ищем,
Словно здесь родное погребли.
О искусство, возврати потери,
Обожги узором древних стен,
Чтобы мог я в мире соизмерить,
Что ушло и что дано взамен.
«Там — за деревянною оградой…»
Там — за деревянною оградой
Двинется живой круговорот.
Раковина вспыхнувшей эстрады,
Как морская, запоет.
Вальс тебя закружит,
Завертит,
Смуглыми руками
Захватив.
Каблучки отточенно
Начертят
На кругу мелодии извив.
Вся ты — в повороте горделивом,
Вся ты —
Зазывающий напев:
— Хочешь, проведу
По всем извивам,
Локотками горя не задев!..
Девочка,
Танцующего счастья
Знающему сердцу нет.
Раковина черной пастью
Поглотила музыку и свет.
«Еще метет во мне метель…»
Еще метет во мне метель,
Взбивает смертную постель
И причисляет к трупу труп, —
То воем обгорелых труб,
То шорохом бескровных губ
Та, давняя метель.
Свозили немцев поутру.
Лежачий строй — как на смотру,
И чтобы каждый видеть мог,
Как много пройдено земель,
Сверкают гвозди их сапог,
Упертых в белую метель.
А ты, враждебный им, глядел
На руки талые вдоль тел.
И в тот уже беззлобный миг
Не в покаянии притих,
Но мертвой переклички их
Нарушить не хотел.
Какую боль, какую месть
Ты нес в себе в те дни! Но здесь
Задумался о чем-то ты
В суровой гордости своей
Как будто мало было ей
Одной победной правоты.