Будь ты проклят, птиц-заика, Nevermore есть слово знака
из латыни льдинка звука, — испаряется вода.
Ты, владелец птичья тельца, ты, оратор, ты, тупица,
так в моем санскрите текста этот знак уже — вражда.
В этом доме на соломе, в этом томе на слаломе
мифов, грифов, — веселее
нам, висельчакам «всегда».
Есть «всегда» для нас цитатник: «Во саду ли Ганс Цыпленок,
в огороде ль Кюхельгартен, в результате ль Бухенвальд?»,
то есть Книжный Лес, а в оном — мой Читатель, — о не
овном! —
с перстеньком и с омовеньем сам идет с костями бед,
в лакированной перчатке бьется в тесной он печурке,
мы смеемся; — Пой по Чаше,
бард!
Вран «всегда» сидит на бюсте, я «всегда» пишу в бумаге
тыща первый и две тыщи семьдесят девятый год.
Он с глазами, я с глазами. Оба смотрим в оба: гири
на Часах!.. И с градусами в наших чашах го-о-лод.
И «всегда» Линор из ситца яды пьет в Нью-Йорке секса,
И Священного Союза
гимн!
Прощанье Аристофана
Привет, птицы,
европ, азий,
билет — в климат!
Сто раз по сто
сто лет по сто,
их лёт — эхо!
Как три тучи!..
На трех тронах
вождей вижу:
вот мой ворон,
войной — филин,
восьмой — аист, —
галер циркуль,
в веслах гоплит,
гребец свадеб!
Своя круги
во все ветры
вперед, птицы!
Язык дал им,
а за морем, —
за мой, птичий!
За чет-нечет
творил триптих
а ты — что ты?
Язык в нёбе
заик-нулся:
не чет-вертый!
Что мне в Небе
на безлюдье?..
Хотя людям
я им имя
я с них слова
не взял… Не дал.
На холмах Эстонии
Что же мне делать? — я люблю львов.
Правда, использую, а не люблю дев.
Люди пусть в люди идут. У меня в ладошке лед:
любят полакомиться льдом львы, а их — два.
Вот по моим холмам, где лунный эст
и́дет, невинец, бульк-бормотух, и за ним львы идут.
На бульк-башке у Идущего ведро производств, —
эст в опасеньях за ум: все же их два и в глазах у них икс.
Львам ли бояться меня? Человекобоязнь
лишь у людей. Но и я не людоед.
Я их кормлю кроликом. Кровь им нравится без
всяческих предрассудков…
Шел дождь-оркестр, — капли моих литавр.
Двум опасаться что: угроз нет им, — ни клетка-зоо, ни удар
ружья:
ходили на лапах по холмам тяжелые львы,
или лежали, облизываясь, как звери-птенята без знака отчизн в
моем уме.
Вечер на хуторе
Три розы в бокале,
три винных в водице,
машинка… на то — натюрморт!
Вот аист пинцетом
хватает лягушку
на блюдечке на крыльце.
Он клавишу клюнул
как Муза — мизинцем!
Вопрос: неужели нельзя?
— Клюй, как же! — Но аист
взмахнул над холмами
и красная флейта в устах.
И красные ноги
зачем золотятся
у аиста, как у пловца?..
Луна вся в цитатах,
в кружочках — мишенью!
Ну — целься! целуйся! — пейзаж…
Вдруг вздрогну:…где аист?..
Машинка-молчанка.
Нет выстрела… Не поцелуй.
Листопад лягух
Кусает ухо Муза мух…
Не август — листопад лягух.
На листьях, вервиях ветвей
на фруктах в кольцах как Сатурн
сидят лягушки без людей
не квакая как век в саду.
Как августовские Отцы…
Но лягушатами литот
как в воду в воздух как пловцы
не прыгая, — вот-вот летят!
Как лыжницы с прищуром лиц
лилипутянки-молодня
кидаются как псицы львиц
в окно в горящее в меня!..
Я в зубы взял язык цитат.
Им лампа — маятник для игр.
И пальцами цепляются
за волосы тебя, Дали.