Кузмин казним форелью…
Стой зависть! Пересмешник-переводчик:
у нас есть крепость, в крепости есть кресла, —
пиши по шее получай свой сикль.
Чей сад? Чьи вам читатель чудеса? —
плюмбум свинца? или сонет свинины?
библейки? рильки? лорки? элюарки? —
чья форма — арифметика для рифм?..
Четырехстопный ямб менаду ел,
он чтой-то чересчур четвероног,
четвероножье же — питающ млеком…
О ртуть моя! Журнал моя! До боли
нам ясен путь: он — пятистопный ямб.
Хотя бы тем, что не хитер в трахеях,
не скалит клык, услуг не платит плугом,
не хвалится хвостом, как волкодав
(клыком ухватит волка, — все же трусит,
все ж — волк, а сей — из своры, свой, дворняг!),
не омолаживатель муз-молочниц
и не молоконосец этажей
ажиотажа… Чьим-то человеком
с вассальными власами, без лампад
не станет весь как есть на четвереньки:
две кисти на кровать, две босиком
на коврике, — о вынимай… вино!
Мой стих мне ближе зарисовкой Зверя…
Так в летописях Дария был пес.
Ну мускулы, ну челюсти калмыка,
ну молнья в беге, в битве так, как в битве…
друг человека… Дарий одарил
в знак дружелюбья (дружелюбье бойни!)
кого бы? — Александра! кем бы? — псом!..
«Я в Индию иду! Там — индеалы!
Моим солдатам зерен нет неделю!
Мои рабы без рыбы и без баб!
На что мне пес — он меч мне не наточит!»
И здесь узрел он узел издевательств.
«На что способен сей?» — все ж вопросил.
«Сейчас лежит», — ответил просто — перс.
«Так запусти ему на драку барса,
пусть он — поступит!» Дарий запустил.
Барс бросился; по правилам пирата;
ревел, как на раба, кусал клыком!..
каменья кварца, восклицая воздух
в окружности на пятьдесят в шагах.
«Где бой? Где крови кружево? Где шкура
пятнистая?» — маячил Македонский.
«Пес, думается, спит. А барс боится», —
ответил Дарий… Барса увели.
И вывели слона. В столбах и в силе.
Из пасти бас из хобота из кобра!
И бивня было два — как двойня смерти…
в окружности на двадцать пять в шагах.
«Что пес, — постится? — взвился Александр. —
Сломай слона! Уйми его, ублюдка!»
Но перс сказал: «Я думаю, он дремлет.
Слон трусит». Пес не дрогнул, пес дремал.
«Так выведите льва! Ну носик-песик!
Лев — царь царей! Он — Искандер! Он — Я!»
Льва вывели… Сто тридцать семь солдат
спустили цепи, обнажили шлемы
к сандалиям… Действительно: был лев.
Стоял на лапах. Львиными двумя
не щурясь на лежащего не льва
смотрел, как лев умеет…
Пес проснулся.
Восстановил главу с двумя ушами.
Восстал на лапы. Челюсти калмыка
сомкнул. Глаза восставил, не мигая:
(лев языком облизывает нёбо…)
ВРАГ УВИДАЛ ДОСТОЙНОГО ВРАГА.
О схватке: летопись не осветила.
Впоследствии: пес Эллина спасал
энэнность раз от зева иноземцев.
Писали: почему был всемогущ
Зверь? Потому, что был любимец Ямы:
имел в запасе пятую стопу…
Но не имел. Напрасно. Мы не персы.
Читай, читатель! Я — лишь Геометр
стихосложенья. Ты — гомункул Чрева,
ты выйдешь в вина о пяти стопах.
Пей гость Пегаса юность Ювенала!
Ты — столб в пустыне. Ты — Авессалом!..
Вот отрок: сам в пустыне столб поставил
себе
и рек: «Се — столб Авессалома!»
И тем столбом прославился в веках.
Святая слава! Делай дело для —
запамятуют, для чего ты делал.
И делал дело и Авессалом,
был не безвестен даже, — сын Давида,
библейского царя, он был красавец
(легка легенда! мало ли красавцев!),
он — волосы имел (кто не имел?).
Но дальше — больше: волосы по весу
имел он: знай: при ежегодной стрижке
на двести сиклей! Больше всех библейцев!
Но дальше» даже на отца восстал
из-за сестры, которую насильем
взлюбился брат по имени Амнон.
Сестру именовали мы Фамарь.
А царь Давид ни слова сыновьям
не сдал. Авессалом убил Амнона.
И вот — восстал. Взял двадцать тысяч войска,
а для себя взял мула. Въехал в лес.
В лесу был дуб. Запутались в ветвях
у дуба волосы Авессалома.
И он повис. Висел. Еще был жив.
Мул убежал… Но — сердце! — эту сцену
увидел Иоав. Как полководец
Давида, он убил бунтовщика,
увидев… Вот вам песнь о волосах,
казалось бы… Но волосы — забыты.
Существеннее миф о волосах
Самсона…
Здесь же: кто есть кто? —
Амнон? Фамарь? Восстанье? Иоав? —
Никто — никто…
Есть «столб Авессалома»,
поставленный в пустыне так как есть,
до библь-страстей… Уж если есть пустыня,
то почему бы в ней не быть столбу?
Читай меня, читатель! Столб поставь.
Не жги, как Герострат — хороший храм.
Одумайся: двоякое деянье:
прославишься, простак, но… привкус прессы:
он — супермен, пловец, он — диссидент,
а то — первоапостол атеизма…
Двусмысленная слава. Храм не жги.
Но столб — поставь. Советую. Сей жест —
изящнейший! — не нужен и Нижинский.
Вот люди: любят, нищенствуют, льют
металлы бомб, хулят архитектуру,
защита за животных, рай-ресурсы,
Земля!.. Часть человечества — стихами…
А ты — сюрприз: поставил столб в пустыне.
И именем своим свой столб назвав,
взял, умница, и умер. Изумил.
И Я КЛЯНУСЬ: СЕ — «СТОЛБ АВЕССАЛОМА».