37
«Доски растут в доме, и скоро — Дворец…»
Доски растут в доме, и скоро — Дворец,
пиавки в каналах, и будут Драконы, —
перспективен! на руках из изумрудов повиснут венки,
как наручники, а нимб овеществится в корону.
И вот, Император Сил, я выйду на ступень,
увижу безлюдье и пепельные осадки,
выну классический меч и отрублю лицо,
оно взовьется и станет над Миром.
И это будет Новое Солнце, и через биллион
то же и те же оживятся по всем таблицам.
Вот почему меня не видит никто из,
а если и видит, то в черных прорезях маски,
я мог бы и показаться, но читая вышеизложенный романс,
было б преждевременно, не опережай ход событий.
38
«Шар напрасный, тонкокостный…»
Шар напрасный, тонкокостный,
как рутинный дирижабль,
опускающийся с тучи
по линейкам журавлей.
Что случилось в это лето,
всё по плоскостям легло,
и кумиры левитаций
выпадают из гондол.
Цепь запутано у черни,
по планете голый вой,
и стоят над нами черви
с очень толстой головой.
Тонкоклювы эти яды,
мёрзнет око у Судьбы,
и летают, и не тают
белотелые столбы.
39
«Утомленныя солнцем…»
Утомленныя солнцем,
мыло в море одежды,
вышло к соснам сушиться,
и — лежит — на песке.
Может быть, в каждой дюне
мы с тобою зарыты
с муравьями и в касках
на — три — тысячи — лет.
А пройдёт, и мы выйдем,
это море исчезнет,
просто две черепашки,
и — кто — куда.
Этой жизни не надо,
потому, потому что
не узнаем друг друга,
и — смываю — следы.
40
«Реки текут, их труды и дни…»
Реки текут, их труды и дни,
эти мосты, спинномозговые,
реки текут в Париже, Гамбурге и по Неве,
зная свою свежую необходимость.
Бури их бьют, чайки вонзают си-бемоль,
и вытекают, наводняя дома пузырьками,
снимая ступени и цепочки дверей,
и по рекам текут утомленные солнцем двери, стулья, тарелки.
А на крышах стоят в шляпах, в галстуках и с зонтом,
и поют о династиях, как статуэтки,
воды, сливаясь, текут с Миссисипи, Конго и Янцзыцзян,
ящики небоскребов качаются на воде, пустые,
фотомодели в помаде прыгают выше всех,
китайские косы, макая туфельки в волны.
Осень морозит, лужи, хрустя, на льду;
лодки утопленников, как с каблуками,
падают листья, их маятники Фуко,
голубь кленовый, и его финишные аплодисменты.
41
«Взаимно! Род славен путаницей, кто жив…»
Взаимно! Род славен путаницей, кто жив, кто мертв,
право убить и не понимают права быть убитым,
если стрелок в ответ получает пять пуль в лоб,
он изумлён, а изумляться не надо.
У юности много приветов и роз, флажков,
интересно отметить иные процедуры, —
если ты родился от донорских сперм,
не забывай, что твой Отец — шприц и морозильник.
Не Голод и Любовь движет двуногих «в века»,
можно подумать, что Футурум — марш бессмертных,
можно, но ложно, если ты клонируешь свою гениальную ДНК,
будет даже не дудка, а так, фоторобот твоей восковой персоны.
Диалоги закрыты, монологов уж нет,
нужны луддиты и стрельбища по инженерно-генному Зазеркалью,
если я призываю зеркало, чтоб на себя смотреть,
не забывай, — оно на тебя смотрит.
Эта забывчивость уже очертила знаменито-новый век,
Мания Величия геометрических прогрессий,
и эта неоценка исходных чисел и последствий их тиражей,
и по этим плачут уж не А-бомбы (даже!), а Всемирный Альцгеймер.
Четвертая Зона психики идет к концу,
через 12 лет погаснет Пятое солнце,
шестое движенье Земли начинается, Ллойд, Стамбул и Тайвань,
на очереди массивы Китая и Моджахедо.
Юг и Восток сожжет огонь,
айсберги разбомбят Север, а т. е. Запад,
Москва ухнется в море, что под Москвой,
Нью-Йорк окатят волны высотой 167 метров.
Ничего, ничего, голого очертя,
не надо бросаться в туманности Андромеды,
таковы прозаизмы, или прогноз Оси,
а сбудется он частично или полностью, не сообщают.