7
В этот светлый век я один жесток,
остальные сеют цветы румян,
им оставим сей маскарадный жест…
— Йо-хо-хо! —
и бутылка Рима!
8
Идём. Протяни мне руку за бедные образцы
ночи, оплаканной мириадами сов,
может быть будет неожиданный вал
и астероид как медноскальный подплывет,
выйдем, и сядем на табуретки и улетим
и прицепив на крюк свой дом и сад и сарай.
9
Я ястребов глажу, и пылью покрыто перо,
нет, не Луна, а пробито их темя и кем?
я же сам ягодами кормил дроздов,
разве они поют необученные, их место — клетка, я их
учил, и что ж?
ищущий Ядерный Гриб, Надмирный Зонт, — вот и нашел
сморчков —
ищущий боя гений, темя пробито, слёг,
утром возьмусь за лопату, им не дотянуть…
10
Разве ты объяснишь кеглям на двух башмаках
у Скорлупы Земли?
Их собьют, а они опять
встанут, покачиваясь как Ваньки-Встаньки бдить.
11
Поющий о смерти — заклинает жизнь,
ты еще пройдешь через сто сетей,
ты еще запоешь как буйвол недоенный, — о! да и пою
уж 50 — так,
уж 50 лет, уж скоро (е. б. ж.) — 65.
Эта песнь не о себе.
так поют камни, а птицы — не так,
раковины морей — так, а дельфины — не так,
Огненная Земля — не так, и Антарктида — так.
Суммируем: автор поёт как пообанный,
он — Антимир и мутак.
Не мозговито.
12
Я славлю тавто, а логию — нет.
Я пел Тому на зад 300 млн лет.
Я видел как бились боги и титаны — болт о болт,
и у них был слабый волосяной покров, как у людей.
Я видел как люди мутировали в обезьян,
от атомных взрывов и с жалобами бежали ко мне,
я рассудил, что мясная пища
и жарил их на гвозде,
все поколенье обезьян-мутантов истребя.
Я сделал из грязи людей и опять вдохнул им в рот кислород:
прошло 10 млрд лет, и вот они опять мутируют в обезьян.
Смотрю на этот этап с любовью (себе на уме!),
идеализм конечно ж, но зато не конец, —
гвоздь мой цел в шкатулке а огня хоть отбавляй.
13
Прими же правду мироустроенного естества,
две пичужки, сидя на раме, открытой в сад,
и болтают, смеясь, и посматривают в меня — миг-миг!
а на поэтов смотрю как на помои, сливаемые изо рта в рот,
этот «лиризм» и «тепло» их — челюстная слюна — еще та!
или же нечто вроде лесбийства — сосанье грудей — у Нянь.
Ложась на ню, я надеваю бронежилет,
кончаю — и приставляю ей к виску и нажимаю курок,
что делать, денди, — это рок.
И мнится мне…
И мнится мне, музыколог пуль, — уж не будет турнирных
войн,
все растворится в бесчестье «точечных бомб»,
ни одна Армия в Мире не способна на клинч…
С неба ничего не падает, кроме льда.
14
Если встать на колени, молясь миражу,
позвонки костенеют, морозится мозг,
онемеют и чресла, т. д. и т. п.
На колени поставлен 2000 лет
тот, кто гордое носит «золотой миллиард»,
и согбенные спины оплавил им жир,
и уж кажется, не подняться с колен
никогда, никогда, никогда.
15
Никогда не говори: никогда, никогда, никогда.
Но всегда! Только третий петух запоёт и встают
батальоны войны за алмазом алмаз
и идут как Духи по Шару, звеня головой,
и трубит Черный Зверь Гавриил,
полководец Трубы,
и число его звонко: 999, он — ЗВЕРЬ,
а число людомасс от Него:
999 — полнота,
Зеркало.
Перевертыш:
666.
Вот число людомасс: — 666; шестерня.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не называй. Сказанное громко отодвигает тебя в небытие…
16
Матка Надия, береги!
этот клён из живописи из зубцов,
пронизанный, алый, парашютист,
не разбей! эти ивы снежнозеленые, аквариум — над ним,
где чередуются шелк, кадмий и ультрамарин,
замерли листья, тонкообразны, цветя,
где их будут топотом бить…
Идут! и далёкий Идол свистит им в рот,
стой, тот кто идёт!