Наследницы слез и последних лишений
вставали над озером в белых одеждах,
наследницы слез и последних лишений,
всё женщины чаще,
а девушки реже.
Хвостами-кострами русалки мерцали,
их серьги позванивали бубенцами.
Их озеро требовало пополненья:
пришло и последнее поколенье.
Различия — те же, причины — как прежде,
лишь девушки чаще,
а женщины — реже.
Немые русалки плывут по каналам
и рыбье бессмертье свое проклинают…
Обращение
Подари мне еще десять лет,
десять лет,
да в степи,
да в седле.
Подари мне еще десять книг,
да перо,
да кнутом
да стегни.
Подари мне еще десять шей,
десять шей
да десять ножей.
Срежешь первую шею — живой,
срежешь пятую шею — живой,
лишь умоюсь водой дождевой.
А десятую срежешь —
мертв.
Не дари оживляющих влаг
или скоропалительных солнц, —
лишь родник,
да сентябрь,
да кулак
неизменного солнца.
И всё.
СМЕРТЬ БОЯНА
За городом Галичем,
на перепутье, харчевня.
Для панства —
харчевня,
а простонародью —
корчма.
И русич, и лях, и турпей —
неумытый кочевник —
отыщут в харчевне
любое питье и корма.
На прочную ногу —
скамьи из точеного бука —
поставил харчевню
еврей-весельчак Самуил.
То флейтой зальется,
то филином зычно аукнет…
Гогочут пьянчуги, вздымая усы:
— Уморил! —
Давненько не хаживал
к весельчаку иудею
соратник Бояна,
хоробр новгородский Поток.
Хозяин угодлив:
склоняя оплывшую шею,
подносит сивуху,
арбуз
и куриный пупок.
А гости,
а гости,
а гости печатают песню,
отменную песню,
что слово — то конника топ.
Хозяин доволен:
лоснятся колечками пейсы.
Хозяин смущен:
плачет паче младенца Поток:
— В песчаном Чернигове
рынок что сточная яма,
в помоях и в рытвинах —
лоб расколоть нипочем.
На рынке
под вечер,
в сочельник,
казнили Бояна,
Бояна казнили,
назначив меня палачом.
Сбегались на рынок
скуластые тощие пряхи,
сопливых потомков
таща на костистых плечах.
Они воздевали
сонливые очи на плаху
и, плача в платочки,
костили меня, палача.
А люди,
а люди,
а люди
болтали о рае,
что рай не Бояну,
Бояну — отъявленный ад.
Глазели на плаху,
колючие семечки жрали,
судачили:
влево
иль вправо падет голова.
Потом разбредались,
мурлыча Бояновы строки, —
лелеять иконы
в своих утепленных углах.
Марина,
которой Бояном написано столько,
в ту ночь, как обычно,
с боярином Ставром легла.
Я выкрал у стражи
Бояновы гусли и перстень,
и — к черту Чернигов,
лишь только забрезжила рань…
Замолкните, пьянь!
На Руси обезглавлена Песня.
Отныне
вовеки
угомонился Боян.
Родятся гусляры,
бренчащие песни-услады,
но время задиристых песен
вовеки зашло…
В ночь казни
смутилось
шестнадцать полков Ярослава.
Они посмущались,
но смуты
не произошло.
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
«Вот и рядом…»
Вот и рядом.
Чаяли — простимся.
Рассвело,
и рядом проще стало…