* * *
Последний потомок Данов
в одежду жреца одет.
На влажной листве платанов
сияет нездешний свет.
И, сотнями игл исколот,
скрывается до поры
за сетью тумана город,
стоящий в верху горы.
Ты видишь. легла усталость,
как камень, на грудь жрецу?
недолго ему осталось
златому служить тельцу.
Исчезнет заслон тумана,
останутся дым да гарь.
Поверженный город Дана
возьмёт ассирийский царь.
И будет при свете резком,
несущем живому смерть,
телец окаянным блеском
на склоне холма гореть.
* * *
Свет неяркий. Короткое утро.
Чуть присыпала снежная пудра
ветки клёнов и плоскости крыш.
Улетели кукушка и стриж.
А недавно судачили бойко
чиж-подросток и девочка-сойка,
и деревья стояли вдали
в дождевой светозарной пыли.
Всюду жалобы, стоны и хрипы,
лес прекрасный почти облетел,
умирают осины и липы,
как толпа неприкаянных тел.
Льётся листьев сухая лавина.
Есть ли в этом людская вина?
И горит на ветру не рябина —
неопально горит купина.
