1933
Рождение портрета
Анатолию Яр — Кравченко
В последний раз он осмотрел
подрамник,
Он постучал рукой, как браковщик,
В натянутое чуть ли не до треска,
Певучее, как бубен, полотно.
И он вошел, как в облако, где вещи
В туманной влаге тонут без лица.
Он двинулся на них — и уголь свистом
Березовым запел на полотне.
Он уголь тряс, и щупал очертанья,
И щурил глаз, и подымал из тьмы
Углов, и ромбов, и кругов обломки,
И выносил, и в новый сноп вязал.
Он выжал краски плотными холмами,
Они сияли косной красотой:
Деревья, небо, камни, люди, лица, —
Характеры сырьем лежали в них.
И сразу мир заговорил, защелкал,
Заполыхал загадкой глаз, и губ,
И лба, и рук того, кто истуканом,
Захлопнув жизнь, маячил перед ним.
Расставив ноги, нюхом следопыта
Озера глаз, холмы бровей и лба,
Пустыни щек он обошел, облазил
И за мазком вытягивал мазок.
Еще, еще, пошли, перекликаясь,
Цветной ордой и вдоль и поперек,
Теряя тон, и злясь, и добывая
Чужую жизнь из-под семи замков.
Там где-то детство хлопало в ладоши,
За материнский пряталось подол,
Играло в рюхи, в отрочество лезло,
Вытягивалось, юностью горя.
Там выли страсти голосами бури,
Души и дел бежала кривизна,
Там наливались мудрости железом
Тупого лба упрямые бугры.
Он день за днем тянул все новый поиск,
И вдруг во сне вскрывал неправоту
Иных частей, бежал — и мастихином
Сдирал уже подсохший кривотолк.
И день за днем располагался хаос,
Густел, и цвел, и открывал лицо,
Летала кисть — и, наконец, последний
Пробег легчайший. И отпрянул он.
И перед ним, на все открытый створки,
Гремел квадрат. И это жизнь была.
И это все. Осталось только — подпись,
Палитры грязь, да тяжесть рук, да грусть.
1933
Тютчев
О рьяный конь, о конь
морской,
С бледно-зеленой гривой!
Куда вы? Стоп! Назад, морские кони!
Назад! В конюшню! К Тютчеву! В стихи!
Он конюх ваш на первом перегоне,
Он вызвал вас из водяной трухи.
Так создают богов. И так играют дети.
Он был ребенком, с богом на губах.
Он создал вас — и вот уже столетье
Пасетесь вы на водяных лугах.
Сто лет вы бьетесь выпрыгнуть из плена,
Он обманул вас, темный следопыт!
Вы только пыль пучин, слепая пена,
И нет ни грив, ни торсов, ни копыт.
Он обманул себя, когда сквозь хаос
Уйти хотел в «элизиум теней»,
И тенью дыма жизнь ему казалась,
И тем звала и мучила сильней.
Что проку вам пустую гнать погоню?
И я хлещу вас по глазам — назад!
В стихи, туда, где спит ваш первый
конюх,
Неверный бог и знатный дипломат!
1934
Друзьям
Пылать свечой, как сто свечей!
Сгорать костром! А много ли
Пробьется нас, живых лучей,
От мертвых душ, сквозь жуть ночей,
К живому сердцу Гоголя?
Идем и тычемся — кроты!
Дугой — пророки — горбимся!
Жрецы куриной слепоты,
Подножной травкой красоты,
Поджав копытца, кормимся!
А наша речь? Ее река
Лежит ленивой сыростью.
Она глуха, она дика,
Как колокол без языка,
А ей в века бы вырасти!
И что нам жаться к берегам,
Визжать слепой уключиной?
Из ветерка бы — в ураган,
Из ручейка бы — в океан,
Да с грозами, да с тучами!
Сиять лучом, как сто лучей!
Сгореть, но сердце вынести,
Но в сонной дикости вещей,
Сквозь одиночество ночей
В большое солнце вырасти!
1934
Песня о Лебяжьей канавке
По Лебяжьей по канавке,
По небесной синеве,
Тихо весла поднимая,
Лодка движется к Неве.