23 сентября 70
Вы, павшие в боях в год девяносто третий…
«…Французы семидесятого года, бонапартисты,
республиканцы, вспомните о ваших отцах девяносто второго
года и т. д…»
Вы, павшие в боях в год девяносто третийИ в предыдущий год!В своих сабо вы шлиТуда, где поцелуй свободы вас отметил,Шли цепи разбивать, что мир наш оплели.В страданьях и в беде велики и суровы,Вы под лохмотьями несли любовь в сердцах;Как зерна, бросила вас в землю смерть, чтоб сноваИх к жизни возродить на старых бороздах.В крови отмывшие запятнанное знамя,Святые с мрачными и нежными глазами,Флерюса мертвецы и мертвецы Вальми!Республике и вам мы сон не потревожим.Под игом королей мы все живем, как можем…Сравнится ль Кассаньяк с подобными людьми?
Написано в Мазасе 3 сентября 1870 г.
Зло
В то время как плевки взбесившейся картечиСкрежещут и свистят в пространстве голубомИ падают полки близ Короля, чьи речиПолны презренья к тем, кто гибнет под огнем;В то время как дано в дымящиеся грудыБезумью превратить сто тысяч тел людских, —О мертвецы в траве, в день летний, среди чудаПрироды благостной, что сотворила их!.. —Бог то смеется в окружении узорныхПокровов алтарей, где золото блестит,То под баюканье осанны сладко спитИ просыпается, когда в одеждах черныхПриходят матери в смятенье и тоскеВручить ему медяк, завязанный в платке.
Ярость кесаря
Вот бледный человек гуляет по аллее.Сигару курит он, и черный фрак на нем.Он вспомнил Тюильри и стал еще бледнее,И тусклые глаза вдруг вспыхнули огнем.Да, оргия шла двадцать лет! И еюСыт император, что когда-то говорил:«Свободу, как свечу, я потушить сумею…»Свобода вновь живет! И свет ему не мил.Он пленник. Кто поймет, что это душу гложет?Каким он жгучим сожалением объят?У императора потухший мертвый взгляд.О Куманьке в очках он думает, быть может,Смотря, как облаком всплывает голубымЕго раскуренной сигары легкий дым.
Зимняя мечта. К ней
В вагоне розовом уедем мы зимою.Уютно будет нам:Там всюду гнезда поцелуев, полных зноя,Таятся по углам.Закроешь ты глаза, чтобы во мгле вечернейНе видеть за окномТеней кривляющихся, адской этой черни,Подкравшейся тайком.Тут словно паучок тебе царапнет щеку,Вдоль шеи побежит мой поцелуй и к срокуНе возвратится вспять.И, голову склонив, «Ищи», – ты скажешь строго,И паучка, что путешествует так много,Мы примемся искать.
В вагоне, 7 октября 70
Уснувший в ложбине
В провалах зелени поет река чуть слышно,И весь в лохмотья серебристые одетТростник… Из-за горы, сверкая, солнце вышло,И над ложбиною дождем струится свет.Там юноша-солдат, с открытым ртом, без каски,В траву зарывшись непокрытой головой,Спит. Растянулся он на этой полной ласкиЗемле, средь зелени, под тихой синевой.Цветами окружен, он крепко спит; и, словноДитя больное, улыбается безмолвно.Природа, обогрей его и огради!Не дрогнут ноздри у него от аромата,Грудь не колышится, лежит он, сном объятый,Под солнцем… Две дыры алеют на груди.
Октябрь 1870
В Зеленом Кабаре. Пять часов вечера
Я восемь дней подряд о камни рвал ботинки,Вдыхая пыль дорог.Пришел в Шарлеруа.В Зеленом Кабаре я заказал тартинкиИ ветчины кусок, оставшейся с утра.Блаженно вытянул я ноги под зеленымСтолом, я созерцал бесхитростный сюжетКартинок на стене, когда с лицом смышленымИ с грудью пышною служанка в цвете лет,– Такую не смутишь ты поцелуем страстным! —Смеясь, мне подала мои тартинки с масломИ разрисованное блюдо с ветчиной,Чуть розоватою и белой, и мгновенноБольшую кружку мне наполнила, где пенаВ закатных отблесках казалась золотой.
Октябрь 70
Плутовка
В харчевне темной с обстановкою простой,Где запах лака с ароматом фруктов слился,Я блюдом завладел с какою-то едойБельгийской и, жуя, на стуле развалился.Я слушал бой часов и счастлив был и нем,Когда открылась дверь из кухни в клубах параИ в комнату вошла неведомо зачемСлужанка-девушка в своей косынке старой,И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь,Водя по розовой щеке, чей бархат схожСо спелым персиком, над скатертью склонилась,Переставлять прибор мой стала невзначай,И чтобы поцелуй достался ей на чай,Сказала: «Щеку тронь, никак я простудилась…»