Я мог бы стать помощником мастера цеха
(Как раз в семнадцать я защитил соответствующий диплом),
До поста директора завода мне, конечно, никогда бы не дорасти,
Помешали б стихи, которые я все-таки, по-видимому, писал бы
И которые охотно помещала бы цеховая стенная газета.
Да и просто не хватило бы технического и административного таланта.
Не хочу я сказать ничего плохого
Про тысячи разных и нужных людям дорог.
Но что же делать, если мне теперь полюбилась
Та, на которую я так счастливо попал
И по которой пройдено сорок,
Сорок все-таки лет.
Все пути хороши.
Но спросите у шахматиста,
Когда он выигрывает на международном турнире,
С трудом, упорно, но все-таки выигрывает
Партию, которая и решает все, —
Спросите,
Согласится ли он переиграть ее снова, сначала?
Партия выиграна (или выигрывается),
Смешно и бессмысленно рисковать.
Единственно,
Для чего стоило бы вернуться в минувшие годы, —
Чтобы не сделать несколько досадных, постыдных ошибок
В отношении с людьми,
В отношениях с вещами,
В отношениях с самим собой.
Но кто мне скажет, что, исправляя эти ошибки,
Я не наделаю новых,
Еще грубее и хуже?
Сорок лет.
Футболист сказал бы: середина второго тайма.
Игра, как говорится, сделана.
С решающим счетом в нашу пользу.
Будущее, которое представлялось тревожной тайной,
Осуществилось и наступило. Чего же больше?
Но послушайте,
В том-то и дело, что в этой игре нипочем
Не бывает выигрышного, победного счета.
На каждый успех
Жизнь немедленно отвечает равняющим счет мячом:
Время бросить табак,
Сердце бьется не так,
Нету сна — порошок,
Боль в ноге — посошок, —
Это в наши, мой друг, в беззащитные наши ворота.
Вся задача лишь в том,
Чтобы с поля уйти, накидавши побольше мячей.
В сетку времени,
В сетку проклятую века.
Вот скончался бездельник.
Ноль — ноль.
Нет позорнее этой «ничьей»,
Дант не зря посылал несодеявших в самое чертово пекло.
Несодеявших — в ад. Несодеявших — в ад!
Сорок звонких мячей. О, достоинство быть человеком.
40:40 — мне так представляется
Нынешний мой результат.
Извините меня. Я отнюдь не футбольный болельщик.
Просто ради наглядности.
И потом действительно — вторая половина игры.
О, приветствую вас,
Побежденные мною и меня победившие вещи,
Стихи, поэмы, туманные реки, женщины,
Океаны, звезды,
Сердец человеческих пламенные костры!
«Сорок — сорок». Железное время, не жди поблажки.
Пятьдесят? Пятьдесят.
Шестьдесят? Шестьдесят!
Впрочем, что я? До этого не дойдет.
Отцветает сирень. Осыпаются наземь ромашки.
Желтых листьев кружится медленный водоворот.
Время голову красит чем-то зимним, спокойным, белым.
Что ж,
Спокойное сердце
Вернее и четче стучит.
Умереть за Россию. Вот чего я пока что не сделал.
Умереть за Россию.
Это мне, вероятно, еще предстоит!
1964
АРГУМЕНТ
ОЧАГ
Безнадежно испорчено слово «очаг»,
Эти плоские камни в убогом жилище,
Где огонь в непогожие ночи не чах,
Чтоб согрелась семья и поджарилась пища.
Добрый, теплый огонь.
Он в гнезде из камней
Прожил тысячи лет — огнеперая птица.
Был округлым очаг,
Чтобы людям тесней
Вкруг огня в непогожую ночь разместиться.
Но не только огонь и не камни — очаг.
Есть на свете семья, и в теченье столетий
Тосковал мореходец о добрых очах,
Об объятьях жены и о маленьких детях.
Тосковал мореходец,
Рыбак,
Зверолов,
Все мечтал поскорее домой воротиться.
Он вернется домой, и устал и суров,
И забьется в камнях огнеперая птица.
«…Очаги ТБЦ», — говорят доктора,
Над больным распрямляя усталые спины.
Захворал у соседей ребенок вчера,
И назвали его очагом скарлатины.
Смысл великий у этого слова зачах.
Очаги радиации есть в океане.
На Тайване — очаг,
И в Берлине — очаг,
И очаг постоянно дымится в Ливане!
На таком очаге не сготовишь еды,
На ночлеге степном он тебе не приснится.
Там расправила черные крылья беды
И готова взлететь смертоносная птица.
Летуны разлетелись в ненастных ночах.
Спит дочурка моя, одеяльцем укрыта…
Как жестоко испорчено слово «очаг»,
Теплота,
Доброта очага позабыта!
1960
ИДУТ КРОВОПРОЛИТНЫЕ БОИ
Внутри меня возникли баррикады.
Сперва толпа, булыжник мостовой,
Окраины, ораторы, отряды,
Предатели, каратели и — бой!
Войска закона движутся к заставам,
Для них повстанцы — дикая орда,
Та часть меня, которая восстала
На часть меня, которая тверда.
Что из того, что тихо ночью в доме,
Что, рядом спя, не слышит и жена,
Как в беспрерывном скрежете и громе
Идет во мне гражданская война?
Свистят фугасы, крутятся радары,
Огня и крови яростный союз…
И кто бы ни клонился под ударом,
То я клонюсь, один лишь я клонюсь!
Страшна беда, как все на свете беды,
Разорены цветущие края…
Но кто бы ни одерживал победу,
То я ее одерживаю, я!
Как и всегда, с вопросами при встрече
Ко мне друзья, знакомые мои:
— Ну, как живешь? Здоровье как? —
Отвечу:
— Идут кровопролитные бои.
Вы моему спокойствию не верьте,
Обманчив внешний благодушный вид.
Лишь одного боюсь я больше смерти —
Уснешь. А кто-то третий победит.
1968
В РЫЛЬСКОМ МОНАСТЫРЕ НА ПРАЗДНИКЕ БОЛГАРСКОЙ ПОЭЗИИ
Обстоятельства написания этих стихов требуют пояснения. Вечером был объявлен конкурс на лучшее стихотворение о происходящем празднике. Срок написания — до утра. Одновременно начался и банкет. Малиновое вино — специалитет Рыльского монастыря — было прекрасно, но тяжеловато для головы. То ли в силу новизны впечатлений, то, ли в силу большей — по сравнению с болгарскими коллегами — дисциплинированности, написали стихи только мы с Сергеем Наровчатовым. Мы же, естественно, и получили призы: он — хорошую графику с изображением монастыря, а я — копию с иконы четырнадцатого века, изображающую основателя обители — Иоанна Рыльского.