То тихим омутом темнеет,
А то по камушкам звенит.
Так и жила себе Неглинка,
Не знала горя на веку,
Текла неторопко, не длинно,
Впадая в большую реку.
И не ждала б судьба лихая
Речонку с мохом и травой,
Когда бы та река другая
Не оказалась вдруг Москвой.
Где цвет черемухи душистой,
Где блики утренней зари?
Где отраженный месяц чистый,
Где соловьи, где пескари?
Домов кирпичные громады,
Земля асфальтом залита,
Машины, вывески, ограды,
Киоски, рынок, суета.
И только улица Неглинка
Напомнит вам наверняка,
Что, по преданиям старинным,
Когда-то здесь текла река.
Текла, была и — ни приметы,
Ни берегов, ни дна, увы.
Ну что ж, была, а нынче нету
Среди разросшейся Москвы.
Как и стогов нет на Остоженке,
А на Садовом нет садов,
Как нет Соломенной сторожки,
От рощи Марьиной следов.
Где Сивцев Вражек, долы, горы,
Полянки, мох и топь болот?
Где сосны сумрачного бора
У Боровицких — в Кремль — ворот?
Растет Москва, никто не ропщет.
Преобразуют мир века.
Но речь одна — сады и рощи,
Другая речь, когда — река.
Однажды, идя по Трубной площади, я увидел, что открыты большие железные люки, около которых стоят грузовики, наполненные снегом. Грузовик за грузовиком сваливали снег, как в бездонную пропасть. Мне стало интересно, куда снег девается, и я подошел. В темной глубине, в тесных осклизлых стенах, бурля и как бы радуясь мгновенному просвету открытых люков, быстро неслась вода. Она подхватывала глыбы грязного городского снега, тотчас размывала и уносила его.
— Что это? — спросил я у рабочих, занятых снегом.
— Как что? Река Неглинка.
В другой раз, в июле, на центр Москвы обрушился светлый ливень. Ручьи мчались вдоль тротуаров, становясь все обильнее. Вдруг, на той же Трубной площади, на месте как бы взорвавшихся люков, вздыбились большие бугры воды. Площадь превратилась в натуральное озеро. Теперь мне не надо уж было спрашивать, я знал, что это вырвалась из подземного заключения к летнему небу, к ливню река Неглинка.
Так дважды я убедился, что даже такой город, как Москва, не может окончательно умертвить маленькую речушку, что, загнанная под землю, придавленная навалившимся на нее многомиллионным городом, она все-таки жива, и, в то время как мы проезжаем по Москве в троллейбусах и такси (когда спим — тоже), под нами бьется, как жилка, как слабенький пульс земли, вечная и живая струя реки.
Шумит великая столица,
Шуршит машинами над ней.
И что же ей, Неглинке, снится
Среди подземных кирпичей?
Кувшинки, синие стрекозы,
Чуть розоватый свет зари?
Луга, песчаные откосы
И на быстринке пескари?
Весной лихое половодье,
Июль в цветах, январь во льду?
Хоть в берегах, да на свободе,
Хоть под уклон, да на виду?
Или мечтает, может статься,
И видит, словно наяву,
Как лет мильонов через двадцать
Она переживет Москву?
Как расточатся по крупинке
Асфальт, чугун, кирпич, гранит
И будет у реки Неглинки
Опять речной, привычный вид?
Леса вокруг. Свежо. Светает.
Природа в вечной кутерьме…
Что ж, время есть. Пускай мечтает,
А что ей делать там, во тьме?
1974
КАКТУСЫ
СПЕЦИАЛЬНОСТЬ
У каждого зверя,
У каждой птицы
Есть своя врожденная специальность.
Отклоненья неизбежны и повседневны,
И все же главное остается главным.
Так, например,
У лисы специальность — мыши
(Но, конечно, не откажется от цыпленка)
У соболя специальность — белка.
У орлана-белохвоста — рыба.
У ежа, как ни странно, — змеи.
У кукушки
Редчайшая специальность —
Волосатые черные гусеницы,
Которых не берет ни одна из птиц.
Ну вот.
А у ласточек специальность — пчелы,
Летящие к ульям со сладким грузом.
Но все равно и без груза
Пчелы —
Главная специальность ласточек.
Белогрудых, прелестных птичек.
Я знаю, что они неподсудны,
И моя рука не поднимается, чтобы
Разорить гнездо под сухим карнизом.
И все же как бы ни умилялись,
Каких бы песен про них ни пели,
Я знаю,
Что их специальность —
Пчелы.
И когда мы любуемся их полетом,
Их зигзагами в небе (ах, как изящно!),
Я знаю, что это летают в небе
Молниеносные, обтекаемые, литые,
Не знающие ни промаха, ни пощады
Истребители
Мирных медовых пчел.
Право же,
Лучше б не знать об этом.
1973
УВИДЕТЬ БЕЛКУ
А все же прекрасно, гуляя в лесу,
Увидеть живую белку.
Мордочка,
Проворные зубки,
Классический беличий хвост.
И вот
Замираете, приятно поражены, —
Вверху,
В зеленых дебрях сосны,
Белка!
Смело
Она бросается с дерева
И влет, как будто оперена,
Перелетает на соседнее дерево.
Здорово
Это у нее получается.
Мы так не умеем.
Можем только смотреть, как умеет она.
Провожая ее восторженным взглядом
И мыслью. Между прочим,
В древние славянские времена
Проворный зверек назывался мысью.
Мысь. Мызнуть. Умызнуть.
Мысля,
Мыслью по дереву не скачи,
Мысли сумрачно, сдержанно. И молчи.
Но это — другая опера.
А пока
Не грибы, не орехи домой несу.
Что грибы и орехи? Безделка!
Несу в душе, как скачет в лесу
По деревьям живая белка.
В душе
При виде маленького зверька
Пробуждаются важные чувства,
Которых лишает нас времени быстротечность,
Безотчетная нежность,
Тихая доброта, теплота,
Человечность.
Идешь и думаешь — увидеть бы белку.
Но по заказу ее увидеть нельзя.
Это тебе не ворона и не овца.
Жди счастливого случая,
Чтобы со стезей совпала стезя,
Как стрелка часов находит на стрелку.
Разговорчивый мне попался водитель такси.
Круглолицый такой.
Улыбающийся. Сама доброта.
— Погодка-то! Лучше и не проси.
Я охотник.
Вчера проверил свое ружье.
Ружьишко, говорю, проверил свое.
Воскресенье.
Целый день в лесу. Красота!
— И добыли?
(Стараюсь подделаться под охотничий разговор.)
И кого?
— Я больше по белкам. У меня лайка.
По кличке Сонька.
Ездили в Краснохолмский бор.
Специалистка.
У нее ни одна не отобьется от рук.
Для начала добыли девятнадцать штук.
— Ско-олько?!