Чем более ученые любили язык Гомера и Пиндара, тем более нашли бы они пользы в изучении языка нового, который, живая отрасль языка мертвого, сохраняет многие черты его, не вошедшие в книги древних. Наконец, что касается до словесности вообще и в особенности до поэзии, они хотя не нашли бы у новейших греков древнего поэтического гения, гения, который им ничего уже не говорит и которого не могут они понимать; но узнали бы, что они также имеют свои титла славы, свою степень образованности. Вот предмет,— говорит издатель,— о котором намерен я пополнить сколько могу безмолвие писателей и путешественников».
С таким побуждением, в предисловии весьма обширном и занимательном, он между прочим излагает краткую историю новейшей словесности греков. Извлекаю только то, что должно познакомить читателя с их поэзией простонародною, и позволяю себе некоторые замечания на суждения [1] почтенного издателя.
«Греки нынешние, кроме поэзии письменной, имеют поэзию изустную, народную, во всей силе этого слова, выражение прямое и верное характера и духа народного; ее каждый грек понимает и любит, потому единственно, что он грек, что живет на земле и дышит воздухом Греции. Поэзия сия живет не в книгах, не жизнию искусственною, но в самом народе и всею жизнию народа: она заключается в песнях».
Издатель разделяет их на три главные рода: семейственные, исторические и мечтательные, или романические. Под родом семейственных разумеет он песни, которые поются при разных годовых празднествах и важнейших обстоятельствах жизни: свадьбах, пирах и, между прочим, при похоронах. Обращая более внимания на песни семейственные, которые более других изображают нравы народа, издатель замечает черты, сближающие нравы и обычаи нынешних греков и их предков. Таким образом, из числа песен праздничных он упоминает об одной, весьма известной в целой Греции под названием: Песня ласточки; она поется при начале весны, в марте, купами детей, которые, нося в руках ласточку, из дерева сделанную, ходят из дома в дом, чтоб славить новую весну и получать за это небольшую награду. По сем издатель указывает на подобную древнюю простонародну·песню, которая во всей целости сохранена Афенеем; она, по словам издателя, также была известна под названием: Хелидонизма, Песня ласточки, и пелась у родосцев также детьми, в марте месяце, с тем же намерением.
Возбудив любопытство, издатель, к сожалению, не удовлетворяет его, не приводит ни той, ни другой песни. Кроме этого, должно заметить, что древняя песня у Афенея не названа: Хелидонизма: он только говорит, что петь эту песню называлось Хелидонизин, так сказать, петь ласточкой, и что это обыкновенно бывало в месяце Воедромионе. Месяц сей у греков также не март, а наш август; впрочем, как противоречие самой песни, к· весне относящейся, так и некоторые издатели Афенея утверждают, что подлинник в названии месяца сомнителен. Хелидонизин, говорит Афеней, произошло от того, что пели следующую песню:[1]
«Оплакивание мертвых составляет у греков также род как бы песней, которые имеют особое название — мирологи[3] печальнословия. Их произносят над мертвым одни женщины, свои, но употребляют и чужих: у греков есть женщины, которые за плату исполняют обязанность мирологисток, плакальщиц. Из мирологов издатель не мог предложить ничего любопытству читателей. Миролог, минутное вдохновение горести, исторгается из души без участия памяти. Самые слушатели могут вспоминать одни черты, более их поразившие; вообще всякий миролог забыт, как скоро произнесен. Но любопытен обряд, при них у греков наблюдаемый. По опрятании и убранстве мертвого все женщины, сколько их ни соберется в дом, и родственные и чужие, становятся кругом тела и изливают печаль свою, без порядка и принуждения, слезами, воплями и словами. После сего плача, произвольного и совокупного, следуют оплакивания другого рода — это мирологи. Обыкновенно ближайшая по связи к покойнику произносит свой миролог первая; за нею другие родственницы, приятельницы, самые соседки; одним словом, все присутствующие женщины могут платить умершему последнюю дань нежности и выполняют это одна за другою, а иногда многие вместе. Род сих надгробных песней сколько особен, удивителен для европейцев (но не для русских, как увидим ниже), столько в самом деле поразителен сходством с подобного рода песнями, у древних греков употреблявшимися при таких же случаях и в таком же порядке. Это можно видеть из «Илиады» (песнь XXIV), когда семейство Приама плачет над телом Гектора: вокруг него Андромаха первая, за нею Гекуба и наконец Елена произносят род мирологов, одна за другою; с ними участвуют как певцы особенные, так и все жены троянские».
1
В данном издании считаем возможным не давать греческого текста, имеющего точный перевод
2
Редкий сей памятник древней простонародной поэзии греков, между прочим, напоминает удивительную черту ума греческого. В городе Линде нужно было сделать сбор денег для общеественной надобности; и с сею-то песнею дети посланы по домам, для испрошения денег у граждан линдских, что было, как доказывает песня, весною. И когда, в самом деле доступнее сердце человека, если не в то время, как сама природа растворяет его для радости и. стало быть, для всех чувствований добрых.
3
Франц. издатель везде пишет, как видно по выговору, с дигаммою —