Далее: французский издатель заметил, что греческие песни, кроме других особенных свойств, отличаются еще следующими: родом лирических приступов, например в песне Гифтак и многих непереведенных; что приступы сии, как образцы освященные, употребляются и для других песней с небольшим изменением, смотря по содержанию. Так, например, пташка, которая в переведенной песне «Сон Дима» сидит над Димовой головою и говорит языком человеческим, употреблена также в песне «Сон Зидра». Три птицы, которые вместе садятся, смотрят в разные стороны, горюют и между собою разговаривают, составляют приступ нескольких песен греческих.
Сколько русских песен начинаются сим родом лирических приступов! [3] Сколько раз они употреблены в других песнях с небольшим изменением! [4] Но что не менее заслуживает внимания, что еще более подкрепляет заключения, какие из того следуют: песни славян-чехов, старинные, XII и XIII века, отличаются сими же свойствами, имеют такие же лирические приступы;[1] песни сербов — тоже.·[2]
Греки, заметил французский издатель, в песнях заставляют говорить предметы неодушевленные, но более всего — птиц. Нужно ли приводить доказательства, что ни один из народов, которых словесность нам известна, не употреблял с такою любовию птиц в песнях своих, как русские, и вообще, должно думать, доказательство — песни чехов и сербов,[3] племена славянские. Соловьи, гуси, утки, ласточки, кукушки составляют действующие лица наших песен, любимейшие сравнения древнейших произведений поэзии, начиная с «Слова о полку Игореве». Есть песни, например: Протекало теплое море или За морем синица не пышно жила, в которых, с необыкновенною веселостью ума русского, перебраны почти все птицы домашние и окружающие жилища человеческие. В песнях чешских то же свойство: птицы разговаривают, птицы составляют предметы песен.
Сия примесь чудесного, сии вообще особенные свойства, по словам французского издателя, дают греческим простонародным песням что-то восточное. Читатель видит, что это чудесное, что эти особенные свойства песен суть: частые введения в них птиц, разговоры их между собою или с людьми и сравнения отрицательные. Теперь да судит сам, к чему должно относить свойства сии, чему должно приписывать особенный дух простонародной поэзии греков, европейцам чуждый, но родной русскому, знакомый славянину. Откуда же это знакомство? Как сей дух русский или всё равно славянский зашел к народу греческому? Предлагающим эти вопросы надобно прежде вспомнить следующие обстоятельства: Албания, Этолия, Акарнания и горы Аграфские были искони главнейшими обителями арматолов, непокорных туркам, или клефтов. Гифтак, Буковалл и многие воспетые клефты в сих областях подвизались и, конечно, между их жителями, свидетелями их славы, нашли певцов своих подвигов. Помня это, пусть любопытные, для объяснения своих вопросов, потрудятся взглянуть на карту нынешней Греции, и особенно вышесказанных областей — Албании, Этолии, Акарнании и Аграиды: увидят, что там озера называются озерами; что города, горы, реки, деревни носят вот какие имена: города: Скаланова, Клиново, Бойница, Вистица, Ледорики, Ливно, Острово. Горы: Баба, Клокова. Реки: Белица, Десница, Добра-вода. Деревни: Славена, Слави, Грабли, Курка, Лавка, Новосело, Косовица, Каменица, Борки, Бутки, Добро-поле, Бабино-поле, и пр. и пр. и пр. Видя это, можно, кажется, подозревать, что народ, покрывший своими названиями области греков, должен был иметь на их дух, на их нравы сильное влияние, что народ сей, без сомнения, был из племени славянского, и что таким образом не один, может быть, слепой рапсод, воспевший подвиги клефтов, был славянин, впечатлевший и дух и вкус собственный в свои песни греческие. Подозрения эти могут обратиться и в заключения для тех, которые пожелают читать историков византийских и путешественников по Греции, нам современных. Из первых уведают, что племена славян, под разными наименованиями хорватов, сербов, гуннов, болгар, скифов, еще с 6-го века стали слишком знакомы грекам; что они опустошали нашествиями ежегодными [1] Иллирию, Фракию, собственно Гелладу, Херсонес и все, от залива Ионийского моря до подгородных земель Византии, области греческие; и что, наконец, в 746 году, они было покорили власти своей весь Пелопонес.[2] От путешественников узнают, что часть племен сих, там оставшихся, укоренившихся и обитающих в средине Греции, до сих пор сохраняют много собственного в нравах и в самой наружности; что жены болгар пелагонских до сих пор отличаются волосами русыми и глазами голубыми; [3] что Николай-чудотворец предпочитается болгарами всем св. угодникам,[4] и что они до сих пор говорят языком славянским.[5]
3
Ах талан ли, мой талан такой / Или участь моя горькая? / Ты звезда моя злосчастная! / Высоко звезда всходила, / Выше светла млада месяца... / ... / Во Азове, славном городе, / Как была тут темна темница, и проч. Или: Вылетала голубина на долину, и проч.
4
Два вышеприведенные приступа находятся при других песнях; это можно видеть в каждом песеннике.
1
Песня Роза: Ах ты роза, красна роза, / К чему рано расцвела, / Расцветши, померзла, / Померзши, увяла, / Увядши, опала? / Вчера я сидела, долго сидела, и проч. Также песня
3
Pouquev. Voyage dans la Grece, t. II, p. 191. Хотя вероятно, что болгары не славянского происхождения, но они еще в половине 7-го века смешались с славянами и составили один народ. Штриш: Извест. Визант. истор. Часть IV, стр. 6.
5
Там же Пукевиль говорит, что для объяснения с болгарами он принужден был прибегнуть к нескольким словам славянским, в Рагузе им выученным.