«Небеса опускались мрачней…»
Ночь. Аэропорт.
Небеса опускались мрачней,
Я искал три сигнальных огня.
Ты скажи, сколько дней и ночей
Ожиданью учила меня.
И свершилось: мы знаем свой час,
Знаем, что нам отныне дано,
И не скрыть от взыскующих глаз,
Что доступнее счастья оно.
И когда три сигнальных огня
Вспыхнут в небе — былому в ответ,
Все из дали зовешь ты меня —
Та, которой в тебе уже нет.
«Отдамся я моей беде…»
Р. А.
Отдамся я моей беде,
Всему, что слишком кратко встретил,
И, отраженную в воде,
Тебя слепой расплещет ветер.
И, солнце с холодом смешав,
Волна запросится в ладони,
И пробежит по камышам
Мгновенье шумно молодое.
Тогда услышу у воды,
Как весь насквозь просвистан невод,
И навсегда твои следы
На берегу окаменеют.
Пройдя певучею тропой,
Заполнит память их, как чаши,
Чтобы продлился праздник мой,
Хотя бы в слове прозвучавшем.
«И что-то задумали почки…»
И что-то задумали почки,
Хоть небо — тепла не проси,
И красные вязнут сапожки
В тяжелой и черной грязи.
И лучшее сгинуло, может,
Но как мне остаться в былом,
Когда эти птицы тревожат,
Летя реактивным углом,
Когда у отвесного края
Стволы проступили бело,
И с неба, как будто считая,
Лучом по стволам провело.
И капли стеклянные нижет,
Чтоб градом осыпать потом,
И, юное, в щеки мне дышит
Холодным смеющимся ртом.
«Зеленый трепет всполошенных ивок…»
Зеленый трепет всполошенных ивок,
И в небе — разветвление огня,
И молодого голоса отрывок,
Потерянно окликнувший меня.
И я среди пылинок неприбитых
Почувствовал и жгуче увидал
И твой смятенно вытесненный выдох,
И губ кричащих жалобный овал.
Да, этот крик — отчаянье и ласка,
И страшно мне, что ты зовешь любя,
А в памяти твой облик — только маска,
Как бы с умершей снятая с тебя.
«Они метались на кроватях…»
Они метались на кроватях —
И чей-то друг, и сын, и муж.
О них вздыхали, как о братьях,
Стыдясь их вывихнутых душ.
И, жгут смирительный срывая,
Они кричат: «Остановись!
Не жги, проклятая, больная,
Смещенная безумьем жизнь!»
Дежурных бдительные руки
Их положили, подоспев.
И тут вошли в палату звуки —
Простой и ласковый напев.
И кротко в воздухе повисла
Ладонь, отыскивая лад,
И трудно выраженье смысла
Явил больной и скорбный взгляд.
А голос пел: мы — те же звуки,
Нам так гармония нужна,
И не избавиться от муки,
Пока нарушена она.
Взгляни устало, но спокойно:
Все перевернутое — ложь.
Здесь высоко, светло и стройно,
Иди за мною — и взойдешь.
Девичье-тонкий в перехвате,
Овеяв лица ветерком,
Белея, уходил халатик
И утирался рукавом.
«Эскалатор уносит из ночи…»
Эскалатор уносит из ночи
В бесконечность подземного дня,
Может, так нам с тобою короче,
Может, здесь нам видней от огня…
Загрохочет, сверкая и воя,
Поезд в узком гранитном стволе,
И тогда, отраженные, двое
Встанем в черно-зеркальном стекле.
Чуть касаясь друг друга плечами,
Средь людей мы свои — не свои,
И слышней и понятней в молчанье
Нарастающий звон колеи.
Загорайся, внезапная полночь!
В душном шорохе шин и подошв
Ты своих лабиринтов не помнишь
И надолго двоих разведешь.
Так легко — по подземному кругу,
Да иные круги впереди.
Фонарем освещенную руку
Подняла на прощанье: «Иди…»
Не кляни разлучающей ночи,
Но расслышь вековечное в ней:
Только так на земле нам короче,
Только так нам на свете видней.
«Многоэтажное стекло…»
Многоэтажное стекло.
Каркас из белого металла.
Все это гранями вошло,
Дома раздвинуло — и встало.
В неизмеримый фон зари
Насквозь вписалось до детали,
И снизу доверху внутри
По-рыбьи люди засновали.
И, этот мир назвав своим,
Нещедрой данницей восторга
По этажам по зоревым
Ты поднялась легко и строго.
Прошла — любя, прошла — маня,
Но так тревожно стало снова,
Когда глядела на меня
Как бы из времени иного.
«Одним окном светился мир ночной…»