Слушай, ты, за плечом!
Не бегу.
Восхожу. Не прощай мне обид.
Твой оборванный след на снегу
Чернорото кричит.
«Скорей туда…»
Скорей туда,
На проводы зимы!
Там пляшут кони,
Пролетают сани,
Там новый день
У прошлого взаймы
Перехватил
Веселье с бубенцами.
А что же ты?
Хмельна
Иль не хмельна?
Конец твоей
Дурашливости бабьей:
С лихих саней
Свалилась на ухабе
И на снегу —
Забытая, одна.
И на лету
Оброненная в поле,
Ты отчужденно
Слышишь дальний смех,
И передернут
Судорогой боли
Ветрами косо
Нанесенный снег.
Глядишь кругом —
Где праздник?
Пролетел он.
Где молодость?
Землей взята давно.
А чтобы легче было,
Белым, белым
Былое
Бережно заметено.
«Над сонным легче — доброму и злому…»
Над сонным легче — доброму и злому,
Лицо живет, но безответно. Там,
Наверное, свет виден по-иному,
И так понятно бодрствующим нам:
Там жизнь — как луч, который преломила
Усталости ночная глубина,
И возвращает мстительная сила
Все, что тобою прожито, со дна.
Минувший день, назойливым возвратом
Не мучь меня до завтрашнего дня,
Иль, может, злишься ты перед собратом,
Что есть еще в запасе у меня?
Но, может, с горькой истиной условясь,
В такие ночи в несвободном сне
Уже ничем не скованная совесть
Тебя как есть показывает мне.
«Сказали так, что умер я…»
Сказали так, что умер я. Не знал.
Но слишком многих я похоронил.
Идет душа, храня живой накал,
Идет — среди живых и средь могил.
И как-то странно чувствую порой
В глазах людей, увидевших меня,
То отраженье, где еще живой
Встаю — свидетель нынешнего дня.
И те, кого я скорбно хоронил,
Глядят моими честными глазами
На этот мир, где жизней и могил
Число должны определять мы сами.
«И я опять иду сюда…»
И я опять иду сюда,
Томимый тягой первородной.
И тихо в пропасти холодной
К лицу приблизилась звезда.
Опять знакомая руке
Упругость легкая бамбука,
И ни дыхания, ни звука —
Как будто все на волоске.
Не оборвись, живая нить!
Так стерегуще все, чем жил я,
Меня с рассветом окружило,
Еще не смея подступить.
И, взгляд глубоко устремя,
Я вижу: суетная сила
Еще звезду не погасила,
В воде горящую стоймя.
«Ночь идет подземным переходом…»
Ночь идет подземным переходом,
В свете газа
Мертвенно-бела.
Мерно повторяемая сводом,
По ступеням шаркает метла.
Там немолодая,
В серой шали
Женщина метет,
Метет, метет,
Пешеходы реже,
Реже стали,
Наверху машин
Чуть слышен ход.
И она
По каменным ступеням
Тихо поднимается с метлой,
Дышит крепким
Воздухом осенним
И глядит
На небо над Москвой.
А оно темно и величаво,
И, на площадь
Не пуская тьму,
Свет
Столбообразными лучами
Отовсюду
Тянется к нему.
Башня
Часовым певучим боем
Ночь державно
Делит пополам.
И таким осенены покоем
Золотые купола!
Развязала шаль
Рукой усталой,
Слушая высокий,
Чистый бой,
И вздохнула —
Словно легче стало
Бремя жизни,
Жизни прожитой.
«Мрак расступился — и в разрыве…»
Мрак расступился — и в разрыве
Луч словно сквозь меня прошел.
И я увидел ночь в разливе
И среди ночи — белый стол.
Вот она, родная пристань.
Товарищ, тише, не толкай:
Я полон доверху тем чистым,
Что бьет порою через край.
Дай тихо подойти и тихо
Назваться именем своим.
Какое ни было бы лихо —
Я от него хоть здесь храним.
Вокруг меня — такое жженье,
Вокруг меня — и день и ночь
Вздыхает жизнь от напряженья
И просит срочно ей помочь.
И все размеренно и точно:
Во мраке ль ночи, в свете ль дня
В ней все неумолимо-срочно —
Ну что же, торопи меня,
Людская жизнь, но дай мне в меру
В том срочном вынести в себе
С рожденья данную мне веру,
Что вся — насквозь — в твоей судьбе.
И этой вере дали имя
Понятное, как слово «мать».
А нас зовут, зовут детьми твоими.
Так дай взаимно нас понять.
«В такие красные закаты…»