А река — огромная, чужая,
Спертая — в беспамятстве идет,
Ничего уже не отражая
В мутной перекошенности вод.
От волны — прощальный холод снега,
Сочный плеск — предвестье первых слов,
И кругом такой простор для эха,
Для далеких чьих-то голосов.
Нет мгновений кратких и напрасных,
Доверяйся сердцу и глазам:
В этот час там тихо светит праздник,
Не подвластный нам.
«…Да, я не часто говорю с тобой…»
Н. Б.
…Да, я не часто говорю с тобой
И, кажется, впервые — слишком длинно.
Здесь ветер, долгий, жаркий, полевой,
Идет спокойно ширью всей равнины.
И вот, встречаясь с ветром грудь на грудь,
Себе кажусь я грубым и плечистым.
И я, и он на стане где-нибудь,
Мы оба пахнем, словно трактористы,
Дымком, соляркой, тронутой землей,
Горячей переломанной соломой.
Здесь жизни ход — нагруженный, иной
(И, может статься, чересчур земной),
Чем там, где люди сеют в мире слово,
А пожинают — впрочем, что кому.
Те два посева сравнивать не ново
И не всегда разумно — потому
Давай с тобой доверимся на свете
В стихии — чувству, в остальном — уму.
И даже если все смешает ветер,
Как этой жизни, отдаюсь ему.
Рассвет
1. «Пройдя сквозь ночь, я встретил рано…»
Пройдя сквозь ночь, я встретил рано
Рассвет зимы лицом к лицу.
Рассвет работал — поскрип крана
Шел в тон скрипящему крыльцу.
Над грудой сдвинутого праха,
Как ископаемое сам,
Скелет гигантского жирафа
Явив земле и небесам.
Кран с архаичностью боролся,
Крюком болтая налегке,
А после — пирамиду троса
Неся сохранно на крюке.
От напряженья бледно-синий,
Воздушный с виду в той судьбе,
Стальной пронзительностью линий
Он поражал ее в себе.
2. «А кто там в будке — тот ли, та ли…»
А кто там в будке — тот ли, та ли, —
Душа ль, в которой — высота?
Душа ль, что рвется, вылетая
Клубочком белым изо рта?
Иль, отрешенный, застекольный,
Мой ближний стерся и умолк,
Чтобы — ни радостно, ни больно,
Чтоб только волю втиснуть в долг?
Молчанье. Кран, как дух рабочий,
Стрелою с хрустом поведя,
Покончил вдруг с застоем ночи,
Напружился — и, погодя…
Не отрывалась, а всплывала
Плита, теряющая вес,
Как удивленная сначала,
Она недолгий путь свой весь
Чертила вытянуто, странно,
Не отклоняясь ни на пядь:
Она боялась грубой гранью
Рассвет до крови ободрать.
И двуединое подобье
Бетон со спуском обретал:
Неотвратимый — как надгробье,
Торжественный — как пьедестал.
3. «То в профиль, то лицом — при спуске…»
То в профиль, то лицом — при спуске —
Там, надо мной, горит душа,
На вечность плюнувши по-русски,
Живой минутой дорожа.
А здесь, по русскому присловью:
«Один работай, семь дивись», —
По-русски ртами диво ловят
И головой — то вверх, то вниз.
Железный жест под грузом точен,
Без груза — радостно-широк:
Талант наукой не источен,
Науке дар свободный — впрок.
Жаль, с ним — с безвестным — я расстанусь.
Да что ему? В пылу труда
Хранит в нас душу безымянность
Надежней славы иногда…
«Вчерашний день прикинулся больным…»
Вчерашний день прикинулся больным
И на тепло и свет был скуп, как скряга,
Но лишь зачуял свой конец — от страха
Стер сырость, разогнал ненастный дым
И закатил роскошный, незаконный,
В воде горящий и в стекле оконном
Нелепо торжествующий закат.
А нынешний — его веселый брат —
Светил широко, но не ослепляя,
И сам как будто был тому он рад,
Что видится мне дымка полевая,
Как зыбкое последнее тепло
Земли тяжелой, дремлюще-осенней.
Но время угасанья подошло —
Его неотвратимое мгновенье
Не отразили воды и стекло,
Лишь на трубе, стволом упертой в небо,
Под дымом, что струился в том стволе,
Прошло сиянье — легкое, как небыль.
…Еще один мой вечер на земле.
«Я не клянусь, прости меня…»
Я не клянусь, прости меня.
Я слышал много клятв на свете,
Не зная будущего дня,
Клялись и верили — как дети.
А после видел я не раз
Лицо одной несытой страсти,
Потом — тоску огромных глаз
И детских — горькое участье.
От слова не прочнее связь:
Избыв счастливую истому,
То сердце, за себя боясь,
И в честной клятве лжет другому.