У красного входа
запах вина и мяса.
А на дорогах
кости замёрзших людей.
Бо говорит и о современности в стихах, необходимость которой стала особенно ясна для него с годами, когда он пришёл к пониманию того, что «сочинение должно быть связано со временем, стихи должны быть связаны с действительностью». Вот его поразительная для китайской литературы IX века, мы бы сказали, реалистическая позиция!
Известность Бо Цзюй-и была необыкновенной. В предисловии к собранию его сочинений Юань Чжэнь говорит: «За всё время существования поэзии не встречалось примеров такого широкого распространения её». Его ритмическая проза «фу» служила образцом при экзаменах на чиновничьи должности. Стихи его пелись по всей стране. Им подражали поэты в Японии и в Корее.
Поэт знал о своей популярности. В том же письме к Юань Чжэню он пишет: «Мне было неловко, я сначала не верил этому. Но затем, вернувшись в Чанъань, я узнал, что, когда военный чиновник по имени Гао Ся-юй как-то нанимал певицу, она с гордостью сказала ему: «Я пою „Вечную печаль" учёного Бо, так равняться ли мне с другими», и потребовала более высокой платы... Недавно, проезжая Ханьнань, я побывал у человека, собравшего гостей для веселья. Певицы указывали на меня друг другу, говоря: «Это тот, кто написал „Циньские напевы" и „Вечную печаль". От Чанъани до Цзянси на протяжении трёх-четырёх тысяч ли в сельских школах, буддийских храмах, в гостиницах, в лодках — всюду видел я написанными мои стихи. Я слышал, как их пели знатные и простые люди, и монахи, и вдовы, и девы».
Но похвалы и широкая известность не обольщают его: для себя он самый строгий судья, и ему горько, что люди ценят только его «забавы». «Вэй-чжи,— обращается он к Юань Чжэню,— ценить то, о чём узнаёшь по слухам, и пренебрегать тем, что находится перед глазами, превозносить древнее и принижать нынешнее — вот свойство человеческое... В наше время из всего написанного мною люди любят только стихи разных размеров и „Вечную печаль". Современники ценят то, что не дорого мне...» За горькими словами поэта скрыта картина травли его гражданских стихов законодателями вкусов. Содержание стихов было ненавистно и страшно тем, кого они задевали, у ревнителей же традиций презрительную гримасу вызывала и «грубая» форма их. Так возводилась искусственная преграда распространению «Народных песен», «Циньских напевов», так воспитывался общественный вкус для того, чтобы ограничить поэта в его творчество. И это тоже был сознательный приём расправы с Бо Цзюй-и.
Ссылка в Цзянчжоу недругам Бо Цзюй-и показалась недостаточной. И хотя поэт писал, получив новое назначение:
Добро или зло принесёт мне Чжунчжоу —
да нужен ли этот вопрос?
Когда вырывается птица из клетки,
любой ей понравится лес,—
но жизнь в Чжунчжоу ничего не изменила. В лодке на пути туда он написал стихотворное обращение к брату, Бо Син-цзяню. В нем есть такие строки:
Пребывает нефрит
и в грязи по-прежнему чистым.
Остаётся сосна
после снега такой же крепкой.
Враги поэта догадывались об этом и старались отдалить время его помилования. «Государева милость тонка, словно лист бумаги»,— лишь после шести лет изгнания смог он вернуться в столицу.
Он возвращался, казалось бы, измученный, истосковавшийся, и всё-таки сохранивший в себе чувство любви к народу и печали о нём, и полный дум о том, как улучшить жизнь в стране,
Как добиться того,
чтобы снова явился к нам Юй,
И на танской земле
стал верховным правителем вод,
И над ними занёс
драгоценный небесный свой меч,
И опять указал
на границы для рек и озёр!
Столица обманула ожидания поэта. Ему всё труднее противостоять самоуправству евнухов, непрекращающейся борьбе партий при дворе, полному пренебрежению интересами страны. И в 822 году Бо Цзюй-и сам попросил о назначении его правителем области и с этих пор лишь на недолгое время возвращался ко двору для того, чтобы снова уехать. Ханчжоу, Сучжоу, опять Чанъань и, наконец, Лоян, город, ставший местом последнего его успокоения. И почти четверть века стихов на темы народных песен, стихов о наступившей старости, о верности и дружбе, о каждодневных радостях и бедах человеческих, стихотворная переписка с Юань Чжэнем до самой смерти того в 831 году, обмен стихами с Лю Юй-си. Поэт писал обо всём, что наблюдали его глаза и его доброе сердце. Как сказано в его жизнеописании, «писал обо всём, чему был свидетелем», и как сказал он сам о себе в третьем лице: «Всё, что он любил в жизни, что он чувствовал, чего добился, что похоронил, через что прошёл, что его угнетало, с чем он был связан,— всё это, события и вещи, вошло в его стихи. Открой цзюань, и ты узнаешь всё».
Будем справедливы к поэту. Можно ли укорять Бо Цзюй-и за то, что он отстранился от борьбы и «бродил по книгам Лао-цзы и Чжуан-цзы» и «нашёл приют своему сердцу в учении Будды»? Бо был удивительным для своего века, но всё же сыном своего века. В продолжение нескольких лет он совершал подвиг за подвигом, и чудом было то, что ему удалось в неравной и жестокой борьбе сохранить жизнь. Мы благодарны поколениям, которые донесли до нас вечно живые его стихи, рассказавшие нам о тех далёких временах ярче любой истории. И в самых трудных обстоятельствах, уже не имея возможности да и сил выступать с прежними обличительными стихами, поэт непрестанно думал о народе, и писал о нем, и помогал ему. Из «Истории Тан» известно, что, «когда Бо Цзюй-и управлял Ханчжоу, он был первым, кто воздвиг плотину на озере Цяньтанху и использовал воды озера для орошения крестьянских полей». И сейчас, ступая по обсаженной ивами дороге над озером Сиху, как оно теперь называется, люди знают, что идут они по плотине Бо. Сам же строитель плотины считал себя недостойным сравнения со справедливым древним князем Шао, прославленным «Книгой песен» за то, что он по-доброму вершил правление, сидя под раскидистой сладкой грушей. У Бо есть стихотворение «Прощаюсь с народом Ханчжоу»:
Почтенные старцы
мне путь преградили домой,
И винные чаши
прощальный заполнили стол.
Ведь груши той сладкой
ни деревца здесь не растёт.
Так надо ли столько
вам горестных слёз проливать?
Налог непосилен
для множества бедных дворов.
Крестьяне без пищи
на сотнях бесплодных полей.
А я оставляю
лишь озеро чистой воды.
Пусть вам оно будет
спасеньем в засушливый год.
Прекрасны и те стихи Бо, в которых он просто любуется природой, или сетует на старость, или посыпает весточку другу, или говорит о чем-то таком, что неожиданно затронуло его чувства. Прекрасны потому, что, восхищая нас чистотою, и искренностью, и изяществом выражения мысли, они учат доброму отношению к миру и к человеку, а значит, непримиримости ко лжи, к злу, к угнетению. Иначе говоря, они тоже не чужды поэзии «Народных песен» и «Циньских напевов» — поры наивысшего взлёта гражданского темперамента Бо Цзюй-и.