Холодный, черный, неживой…
Я знал глаза такие:
Они глядят, но ни одной
Звезды в них ночь не кинет.
Но вот губами я приник
Из проруби напиться —
И чую, чую, как родник
Ко мне со дна стремится.
И задышало в глубине,
И влажно губ коснулось,
И ты, уснувшая во мне,
От холода проснулась.
«Померк закат, угасла нежность…»
Померк закат, угасла нежность,
И в холодеющем покое,
Чужим участием утешась,
Ты отошла — нас стало двое.
Ах, как ты верила участью!
Тебе вины любая малость
Неразделимой на две части
И не всегда твоей казалась.
Я оглянулся и увидел,
Как бы внесенные с мороза,
Твоей неправедной обиды
Такие праведные слезы.
И вызрел приступ жажды грубой —
На все обрушить радость злую,
Таили дрожь презренья губы,
Как смертный трепет поцелуя.
Но отрезвляющая воля
Взметнула душу круче, выше, —
Там нет сочувствия для боли,
Там только правда тяжко дышит.
Уже — заря. В заботе ранней
Внизу уверенно стучатся.
Я не открою. Спи, страданье.
Не разбуди его, участье.
«Мать наклонилась, но век не коснулась…»
Мать наклонилась, но век не коснулась,
Этому, видно, еще не пора.
Сердце, ты в час мой воскресный проснулось —
Нет нам сегодня, нет нам вчера.
Есть только свет — упоительно-щедрый,
Есть глубиной источаемый свет,
Незащищенно колеблясь без ветра,
Он говорит нам: безветрия нет.
Мать, это сходятся в сердце и в доме
Неразделимые прежде и вновь,
Видишь на свет — в темножилой ладони
Чутко и розово движется кровь.
Видишь ли даль, где играют, стремятся,
Бьются о стены и бьют через край,
Реют, в извилинах темных змеятся
Мысли людские… Дай руку. Прощай.
«Нет, не соленый привкус нищеты…»
Нет, не соленый привкус нищеты —
Нам сводит губы жажда этой жизни,
Боясь того, что, до конца не вызнав
Ее щедрот, исчезнем — я и ты.
Болезней много мы превозмогли,
Так дай нам бог не увидать земли,
Где изобилье, ставши безобразьем,
Уже томит создателей своих,
И властно подчиняет чувства их,
И соблазняет прихотями разум.
«Теперь не для того тебя зову…»
Теперь не для того тебя зову,
Чтоб возвратить души моей невинность,
Чтоб вновь увидеть, как подснежник вынес
Внезапную — над тленьем — синеву.
Да, искушенный, все я сохранил —
И чистоту, и сердце непустое,
И в зрелой нерастраченности сил
Мне жить сегодня тяжелее вдвое.
Не принимал я чувство никогда
Как дань весны всесильной и летучей,
В ней сквозь безгрешность — жжение стыда,
Которое нас запоздало мучит…
«Ничего, что этот лед — без звона…»
Ничего, что этот лед — без звона,
Что камыш — не свищет,
В немоте прозрачной и бездонной
Нас никто не сыщет.
Мы опять с тобою отлетели,
И не дивно даже,
Что внизу остались только тени,
Да и те не наши.
Сквозь кристаллы воздуха увидим
То, что нас томило…
Но не будем счет вести обидам,
Пролетая мимо.
А пока — неузнанные дали,
Как душа хотела,
Будто нам другое сердце дали
И другое тело.
«Не бросал свое сердце, как жребий…»
Не бросал свое сердце, как жребий,
На дороге, во мгле.
Три огня проносила ты в небе,
А теперь твой огонь — на земле.